Утром в квартире было тихо. Воскресенье, конец ноября, за окном серое небо и голые ветки. На кухне гудел холодильник, на столе остывал чайник, в раковине стояли тарелки со вчерашнего ужина.
Сергей сидел за столом и чистил апельсин, аккуратно складывая кожуру в пепельницу. Жена, Татьяна, рылась в верхнем шкафчике, пытаясь найти фильтры для кофеварки. На стуле у окна лежала куртка сына, Данилы, рядом — рюкзак. Дочь, Аня, обещала заехать к обеду с молодым человеком, которого родители ещё толком не видели.
— Сколько ему лет, ты поняла? — спросила Татьяна, не оборачиваясь.
— Кто его знает, — Сергей пожал плечами. — Голос взрослый. По телефону-то…
Татьяна вздохнула. В последние месяцы она часто вздыхала. Сергей привык, не всегда даже замечал. Ему было сорок шесть, он работал инженером в небольшой компании, занимался вентиляционными системами. Жизнь шла по накатанной: работа, дом, редкие встречи с друзьями. Родители его умерли уже давно, осталась только мать Татьяны, Валентина Павловна, жила в соседнем доме.
— Я к маме после обеда забегу, — сказала Татьяна. — Она опять про ноги жаловалась.
Про ноги она жаловалась уже много лет. Артроз, варикоз, таблетки по расписанию. Сергей иногда подвозил её в поликлинику, относился без раздражения, скорее с усталой нежностью. Старость, что тут поделаешь.
Дверь в коридоре хлопнула. Вошёл Данила, высокий, худой, в наушниках. Снял кроссовки, кивнул отцу, вытащил один наушник.
— Ма, я потом поем, ладно? Мы в зал едем.
— В зал он едет, — буркнула Татьяна. — А сессия сама сдастся, да?
— Мам, у меня всё нормально, — Данила на автомате отодвинулся, чтобы не попадаться под горячую руку. — Пару зачётов осталось.
Сергей смотрел на сына и думал, как быстро тот вытянулся. Вроде ещё вчера возил его на самокате во двор, а теперь у парня бицепсы, татуировка на запястье и какая-то своя жизнь.
Они жили, как многие. Кредит за двушку, отпуск раз в год, чаще в России, иногда в Турции. Ссоры из-за денег, из-за того, кто выносит мусор и кто звонит тёще. Ничего особенного.
Татьяна в последнее время стала чаще уставать. Вечером садилась на диван и поджимала ноги, жалуясь, что ноют. Сергей списывал на работу, на погоду. Она была бухгалтером в школе, сидела целый день за компьютером.
В тот день всё началось не с её ног, а с матери. Валентина Павловна позвонила в обед, когда Аня с парнем уже пришли, и на столе стояли салат, селёдка под шубой и курица в духовке.
— Танюша, — голос у неё дрожал, — у меня рука опять дёрнулась… И нога как-то… Я испугалась.
Татьяна побледнела, отодвинула тарелку.
— Я сейчас приду, мам.
Сергей поднялся.
— Я с тобой.
— Сиди, — отрезала она. — Вы тут… Аня, ты посиди с гостем. Я быстро.
Сергей всё равно надел куртку. Они спустились по лестнице, прошли через двор. В подъезде у тёщи пахло варёной капустой и стиральным порошком. Валентина Павловна открыла дверь сама, но держалась за косяк.
— Покажи, — Татьяна схватила её за руку. — Что дёрнулось?
— Да вот… — та попыталась улыбнуться. — Может, давление.
Сергей смотрел на неё и чувствовал смутную тревогу. Ей было семьдесят два, она всегда была активной, ходила в храм, помогала соседке по лестничной клетке. Но в последние месяцы стала какой-то рассеянной, забывала выключать плиту.
— Мы вызываем скорую, — сказал он твёрдо.
— Да ну, — отмахнулась Валентина Павловна. — Сейчас пройдёт.
Не прошло. Через час они уже сидели в приёмном покое районной больницы. В коридоре было душно, пахло антисептиком и чем-то кислым. На стульях вдоль стены сидели такие же, как они, люди с пакетами, сумками, куртками на коленях.
Валентину Павловну увезли на каталке на обследование. Татьяна ходила туда-сюда по коридору. Сергей пытался дозвониться до Ани, чтобы сказать, что они задержатся, но та не брала трубку.
— Может, это просто нервы, — сказал он, не зная, кого успокаивает.
Татьяна кивнула, но глаза у неё были расширены.
Диагноз они услышали вечером. Врач, невысокий мужчина с усталым лицом, пригласил их в маленький кабинет.
— У вашей мамы есть признаки неврологического заболевания, — говорил он, глядя в компьютер. — Мы сделали КТ, пока ничего острого, инсульта нет. Но есть подозрение на дегенеративный процесс.
— На что? — Татьяна не сразу поняла.
— Мы видим определённые изменения в мозге, — врач вздохнул. — Надо дообследоваться. Я рекомендую консультацию в специализированном центре, у невролога и генетика.
Сергей почувствовал, как у него внутри что-то провалилось. Генетика? Он никогда не думал об этом слове применительно к своей семье.
— Это… наследственное? — спросил он.
— Пока рано говорить, — врач поднял глаза. — Есть заболевания, которые могут иметь наследственную природу. Но сначала нужно исключить другие причины. Я дам направление.
Они вышли из кабинета в коридор, где по-прежнему пахло лекарствами и хлоркой. Валентину Павловну вернули в палату, она казалась уставшей, но бодрилась.
— Ну что, живу пока? — попыталась она пошутить.
Татьяна села рядом на стул, взяла её за руку.
— Мама, не шути так.
Сергей стоял у окна, смотрел на тёмный двор. В голове крутилось одно слово: «наследственное».
Через неделю они поехали в областной центр, в неврологическую клинику. Там всё выглядело современнее: стеклянные двери, электронная очередь, большие экраны. Валентине Павловне сделали МРТ, взяли анализы, её осмотрел невролог, долго стучал молоточком по коленям, просил пройти по линии, вытянуть руки.
Потом их пригласили в кабинет, где сидела женщина лет сорока в белом халате. На бейджике было написано: «врач-генетик».
— Я посмотрела результаты обследований, — сказала она, листая бумаги. — Есть основания подозревать у вашей мамы наследственное нейродегенеративное заболевание. Называется болезнь Хантингтона. Слышали о такой?
Сергей покачал головой. Татьяна тоже.
— Это заболевание, при котором в определённом гене происходит мутация. Из-за неё в мозге постепенно разрушаются клетки. Появляются непроизвольные движения, нарушения координации, изменения настроения и поведения. Болезнь прогрессирует.
Слова звучали спокойно, почти буднично. Сергей слушал и чувствовал, как у него внутри поднимается холод.
— Но почему… сейчас? — Татьяна сглотнула. — Маме уже за семьдесят.
— Бывает разный возраст начала, — ответила врач. — Иногда позже, иногда раньше. У вашей мамы симптомы пока не слишком выражены, но характерные. Окончательный диагноз можно подтвердить с помощью генетического теста.
— А это точно наследственное? — спросил Сергей.
— Да. Если у человека есть мутация, то вероятность передать её каждому ребёнку — пятьдесят процентов. То есть у каждого из детей риск либо есть, либо нет. Без промежуточных вариантов.
Татьяна побледнела. Сергей почувствовал, как она чуть пошатнулась, и подставил руку.
— То есть… — она смотрела на врача широко раскрытыми глазами. — У меня…
— У вас может быть та же мутация, а может и не быть, — спокойно сказала генетик. — Это нельзя определить по внешнему виду или самочувствию. Для этого и существует предиктивное генетическое тестирование.
Сергей услышал новое слово. Предиктивное. Предсказывающее.
— И детям тоже? — спросил он. — У наших детей тоже риск?
— Если у вас окажется мутация, — врач говорила чётко, но не жёстко, — то у каждого вашего ребёнка будет такой же риск, как у вас. Если у вас мутации нет, то и у детей её быть не может.
Тишина в кабинете повисла тяжёлая. За дверью кто-то кашлянул, зазвенел телефон.
— Мы не настаиваем на тестировании, — добавила врач. — Это всегда добровольное решение. Обычно перед таким тестом проводится генетическое консультирование, беседы с психологом. Важно понимать, зачем вам эта информация и как вы будете с ней жить.
Сергей кивнул, хотя ничего не понимал. В голове уже крутились лица Ани и Данилы.
Дома они сидели на кухне, пока дети были в своих комнатах. На столе стояла кастрюля супа, которую никто не ел.
— Пятьдесят процентов, — тихо сказала Татьяна. — Монетка.
Сергей налил себе водки, хотя обычно не пил среди недели. Выпил залпом, даже не закусив.
— Мы ещё ничего не знаем, — сказал он. — Может, у тебя нет этой мутации.
— А если есть? — Татьяна смотрела в одну точку. — Если у меня есть, значит, у них тоже может быть. Я им что, это подарила?
Сергей не нашёл слов. Он протянул руку, положил ладонь ей на плечо. Она не отстранилась, но и не прижалась.
Вечером они собрали детей в зале. Аня села в кресло, поджав ноги, Данила устроился на подлокотнике дивана. Телевизор был выключен, на столике лежал пульт.
— Мы были с бабушкой в областной больнице, — начала Татьяна. Голос у неё дрожал, но она старалась держаться. — Ей поставили предварительный диагноз. Подозревают наследственное заболевание.
— В смысле, наследственное? — Данила нахмурился. — Типа по генам?
— Да, — сказала Татьяна. — Болезнь Хантингтона. Из-за одной поломки в гене. Если у человека она есть, то у его детей риск…
— Пятьдесят процентов, — закончил за неё Сергей.
В комнате стало ещё тише. Часы на стене отстукивали секунды.
— То есть и у нас может быть? — спросила Аня. Она была старше Данилы на три года, работала в рекламном агентстве, жила отдельно, но часто приезжала.
— Может, а может и нет, — сказала Татьяна. — Сначала надо понять, есть ли это у меня.
— И как понять? — Данила говорил быстро, словно боялся замолчать.
— Есть генетический тест, — вмешался Сергей. — Берут кровь. Но перед этим надо поговорить с врачами, с психологом. Это серьёзное решение.
— А что, если не делать? — спросила Аня. — Просто жить, как жили?
— Можно и так, — сказал Сергей. — Врач сказала, что никто не заставляет.
— А если делать, то что? — Данила упрямо смотрел на отца. — Узнаешь, что у тебя эта штука, и дальше?
— Дальше живёшь с этим знанием, — тихо ответила Татьяна. — Знаешь, что когда-нибудь заболеешь. Или что не заболеешь.
Аня сжала руками подлокотники кресла.
— А лечится это?
— Нет, — сказала Татьяна. — Можно только облегчать симптомы. Но вылечить — нет.
Они замолчали. Сергей чувствовал, как в комнате сгущается что-то невидимое. Не страх даже, а новая реальность, в которой они все вдруг оказались.
— Я хочу знать, — неожиданно сказал Данила. — Если есть тест, я хочу сделать.
Татьяна резко повернулась к нему.
— Ты ещё ничего не понял, — сказала она. — Сначала я. Потом будем думать.
— А если ты не будешь делать? — спросил он.
— Даня, — вмешался Сергей. — Давай не сейчас.
— А когда? — голос у сына стал резким. — Когда у меня руки начнут дёргаться?
— Хватит, — Татьяна поднялась. — Я устала. Я не могу сейчас.
Она вышла из комнаты, хлопнув дверью. Сергей посмотрел на детей.
— Нам всем нужно время, — сказал он. — Это не контрольная, которую надо сдать к понедельнику.
Аня кивнула, но взгляд у неё был отстранённый. Данила молчал, сжав губы.
В следующие недели жизнь пошла странно. Вроде всё было как всегда: работа, учёба, магазин, коммунальные платежи. Но над всем висел вопрос: делать тест или нет.
Татьяна ходила на консультации к генетику и психологу. Сергей ездил с ней, сидел в коридоре. В одном из кабинетов им ещё раз объяснили, простыми словами:
— Тест покажет, есть ли у вас расширение определённой последовательности в гене, — говорил генетик. — Если да, это означает, что заболевание у вас разовьётся, вопрос только в возрасте и скорости. Если нет, вы можете считать, что риска нет ни у вас, ни у детей.
— А если я не хочу знать? — спросила Татьяна.
— Это тоже выбор, — ответил врач. — Многие люди решают не тестироваться. Они живут с неопределённостью. Кому-то так легче. Важно понять, как будет легче вам.
— А детям? — вмешался Сергей. — Им-то как?
— Дети совершеннолетние, — врач посмотрел в бумаги. — Они могут сами принять решение, но обычно мы рекомендуем сначала протестировать родителя. Если у вас мутации нет, детям тест не нужен.
Татьяна слушала, сжимая в руках платок. Она думала о том, как держала Аню на руках в роддоме, как Данила впервые пошёл в садик. Тогда она боялась, что они простудятся, упадут, собьют коленки. Сейчас страх был другого масштаба.
— А если я узнаю, что у меня есть эта мутация, — спросила она, — меня могут уволить? Или страховку не дадут?
— В нашей стране пока нет отдельного закона, который защищал бы от дискриминации по генетическим признакам, — сказал врач. — Но результаты теста — это медицинская тайна. Они не передаются работодателю или страховой без вашего согласия. Тем не менее вы должны понимать риски. Если вы сами расскажете, реакция может быть разной.
По вечерам они с Сергеем обсуждали это на кухне.
— Если у меня есть эта штука, — говорила Татьяна, — я не хочу, чтобы меня жалели. Или смотрели, как на… ходячую бомбу.
— Я не буду так смотреть, — сказал Сергей.
— Ты уже смотришь по-другому, — она устало улыбнулась. — Я вижу.
Он хотел возразить, но понял, что она права. В каждом её забытом слове, в каждом неловком движении он теперь видел возможные «симптомы».
Аня, вернувшись как-то вечером, села с ними пить чай.
— Я читала про эту болезнь, — сказала она. — В интернете. Там пишут, что люди иногда решают не заводить детей, если у них риск.
— Ты же ещё не знаешь, есть ли у тебя риск, — сказал Сергей.
— А если есть? — Аня посмотрела на него. — Я… Мы с Ильёй думали про ребёнка через год-два. А теперь я думаю, что не имею права.
— Не говори так, — Татьяна резко поставила чашку. — Ты не виновата ни в чём.
— Если я передам это дальше, — спокойно сказала Аня, — это будет моя ответственность.
Сергей почувствовал, как между ними натягивается невидимая нить. С одной стороны — желание жить, как планировали. С другой — страх перед будущим ребёнком, который может унаследовать болезнь.
Данила реагировал по-другому. Он стал ещё чаще ходить в спортзал, задерживаться у друзей. Вечером включал громкую музыку в наушниках, но иногда Сергей замечал, как сын сидит за компьютером, читает какие-то статьи. Однажды он не выдержал и заглянул в историю браузера. Там были запросы про болезнь Хантингтона, генетические тесты, продолжительность жизни.
— Ты за мной следишь? — вспыхнул Данила, увидев отца у стола.
— Я волнуюсь, — честно сказал Сергей.
— Я тоже, — бросил сын. — Но я не хочу, чтобы меня все жалели заранее.
В один из дней Татьяна принесла домой бумагу из клиники. На ней было написано, что она прошла предварительное консультирование и может, при желании, записаться на генетический тест.
— Я не знаю, — сказала она, сидя за столом. — Я не знаю, выдержу ли.
— А выдержишь ли ты не знать? — спросил Сергей.
Она посмотрела на него. В глазах были слёзы и злость.
— А ты бы что сделал?
Он задумался. Внутри было две силы. Одна кричала: «Узнай, чтобы планировать, чтобы не жить в подвешенном состоянии». Другая шептала: «Не трогай, пока не болит».
— Я не знаю, — честно сказал он.
Через пару дней они поехали к Валентине Павловне в больницу. Её уже перевели в неврологическое отделение. В палате было четыре кровати, две занимали старушки, которые тихо обсуждали что-то своё. На тумбочке у Валентины Павловны стоял стакан с водой и иконка.
— Ну как вы тут? — спросил Сергей.
— Живу, — ответила она. — Врачи говорят, что у меня какая-то заморская болячка. Я им сказала, что у меня, наверное, наказание за грехи.
— Мама, перестань, — Татьяна нахмурилась. — Это не наказание.
— А что? — Валентина Павловна пожала плечами. — Всё по воле Божьей.
Сергей понимал, что для неё так проще. Если есть воля свыше, то меньше пространства для вины.
— Тебе предлагали тест? — спросила Татьяна у матери, когда они остались вдвоём, а Сергей вышёл в коридор.
— Какой ещё тест? — та махнула рукой. — Они кровь брали, мозги снимали. Мне уже всё равно, как они это назовут. Я и так знаю, что долго не протяну.
— Мама…
— Ты лучше о себе думай, — сказала Валентина Павловна. — И о детях. Но не мучайся. Всё равно как суждено, так и будет.
Эти слова застряли у Татьяны в голове. «Как суждено, так и будет». Они звучали утешительно и одновременно раздражали. Она не хотела быть просто фигурой в чужом сценарии.
Вскоре в клинике им предложили семейное консультирование. В отдельный день пришли все: Татьяна, Сергей, Аня и Данила. В небольшом кабинете стояли четыре стула, стол, на нём коробка с салфетками. Врач-генетик и психолог сидели напротив.
— Мы не будем вас уговаривать ни в одну сторону, — сказала психолог, молодая женщина в свитере. — Наша задача — помочь вам понять, чего вы хотите и чего боитесь.
— Я боюсь стать обузой, — неожиданно выпалила Татьяна. — Я боюсь, что вы будете за мной ухаживать, а я буду на вас кричать и ничего не понимать.
Сергей почувствовал, как у него сжалось горло.
— Я боюсь не дожить до внуков, — добавила она уже тише.
Аня сидела, уставившись в пол. Данила смотрел в окно.
— А вы чего боитесь? — мягко спросила психолог у Ани.
— Я боюсь сделать ребёнка больным, — сказала та. — И боюсь, что если не сделаю, буду потом жалеть.
— Я боюсь, что если не узнаю, буду всё время думать, что у меня это есть, — сказал Данила. — А если узнаю, что есть, то… тогда вообще.
— А вы? — психолог повернулась к Сергею.
Он вздохнул.
— Я боюсь, что не справлюсь. Что не смогу поддержать их так, как надо. И боюсь, что если у Тани окажется эта мутация, я буду смотреть на неё и считать годы.
В кабинете повисла пауза. Психолог кивнула.
— Это всё очень понятные страхи, — сказала она. — И они не исчезнут от того, что вы сделаете или не сделаете тест. Они просто будут выглядеть по-разному.
После консультации они вышли на улицу. Было холодно, дул ветер. Аня закуталась в шарф.
— Я решила, — сказала она, остановившись у ступенек. — Я не буду делать тест. Пока нет детей, я буду использовать все возможные способы, чтобы не забеременеть случайно. А если захочу ребёнка, можно будет подумать про ЭКО с отбором эмбрионов. Я читала, что так делают.
— Это дорого, — заметил Сергей.
— Зато честно, — ответила Аня. — Я не выдержу жить с приговором на бумаге. Лучше с риском, чем с точным сроком.
Татьяна смотрела на дочь и чувствовала одновременно гордость и боль. Ей хотелось обнять её, но руки как будто не слушались.
— А я буду делать, — сказал Данила. — Я не хочу жить в подвешенном состоянии. Мне нужно знать.
— Даня… — Татьяна шагнула к нему. — Ты же слышал, что врач говорил. Сначала я.
— А если ты не решишься? — он смотрел прямо. — Я не хочу ждать, пока вы там определитесь.
Сергей вмешался:
— Давайте не ругаться на ступеньках. Поехали домой. Мы не обязаны всё решить сегодня.
Но решение уже начинало оформляться в каждом из них. Они ехали в машине молча. Радио играло какую-то попсовую песню, слова которой никто не слушал.
Через неделю Татьяна записалась на тест. Сергей стоял рядом у стойки регистрации, когда она подписывала согласие. Ей объяснили, что результат будет готов через месяц-полтора.
— Это долго, — сказала она, выходя из кабинета забора крови.
— Меньше, чем жить в неведении всю жизнь, — попытался пошутить Сергей, но шутка повисла.
Месяц ожидания растянулся. Вроде всё шло, как всегда. Сергей ездил на объекты, спорил с подрядчиками. Татьяна сводила отчёты, ругалась с директором школы из-за недостающих бумаг. Аня делала презентации для клиентов, иногда писала матери короткие сообщения. Данила сдавал сессию, ходил в зал.
Но под всем этим было другое измерение. Каждая мелочь становилась поводом для мысли. Когда у Татьяны дрогнула рука, когда она забыла выключить утюг, Сергей ловил себя на том, что вслушивается в её речь, присматривается к походке.
Однажды вечером Данила пришёл домой злой.
— У нас на биологии сегодня, — сказал он, скидывая кроссовки, — преподаватель про наследственные болезни рассказывал. Про мутации, про риски. Я сидел и думал, что она про меня.
— Ты мог уйти, — сказала Татьяна.
— И что, сказать: «Извините, у меня, возможно, эта фигня, можно я не буду слушать»? — он нервно усмехнулся. — Спасибо, нет.
Сергей подошёл к нему, положил руку на плечо.
— Ты не обязан никому ничего объяснять.
— Кроме вас, да? — Данила отстранился. — Вы-то хотите знать всё.
— Я хочу, чтобы ты жил, — тихо сказал Сергей.
— А я хочу знать, сколько, — бросил сын и ушёл к себе.
В день, когда должны были быть готовы результаты Татьяны, за окном шёл мелкий снег. Сергей взял отгул. Они поехали в клинику вдвоём.
В коридоре перед кабинетом генетика сидели несколько человек: молодая пара, держась за руки, мужчина средних лет с папкой.
— Я не пойду, — вдруг сказала Татьяна, глядя на дверь. — Не хочу знать.
Сергей посмотрел на неё. Она была бледная, губы сжаты.
— Мы уже пришли, — мягко сказал он. — Ты же сама решила.
— Я передумала, — она подняла на него глаза. — Я не выдержу, если там…
Он почувствовал, как внутри всё сжимается. Ему самому было страшно. Но он понимал, что давить нельзя.
— Ты можешь не заходить, — сказал он. — Мы можем уйти. Но ответ всё равно где-то есть. В этой папке, в этом компьютере. От того, что мы его не услышим, он не изменится.
— Зато изменимся мы, — прошептала она.
Дверь кабинета открылась, вышла медсестра, позвала фамилию. Татьяна вздрогнула.
— Я пойду, — неожиданно сказал Сергей. — С тобой. Если ты захочешь, я буду рядом. Если нет, подожду в коридоре.
Она кивнула. Они вошли вдвоём.
Врач сидела за столом, перед ней лежала папка.
— Здравствуйте, — сказала она. — Присаживайтесь.
Сергей сел, чувствуя, как сердце стучит в горле. Татьяна опустилась на стул, руки сжаты в замок.
— Мы получили результаты вашего анализа, — начала врач. — Я понимаю, что вы очень волнуетесь.
Татьяна кивнула. Сергей смотрел на её профиль, на тонкую линию шеи, на дрожащие ресницы. Он вдруг остро почувствовал, как сильно её любит.
— В вашем случае, — продолжила врач, — количество повторов в гене, который мы исследовали, находится в нормальном диапазоне. Это значит, что мутации, связанной с болезнью Хантингтона, у вас нет.
Сергей не сразу понял. Слова как будто отскакивали от сознания.
— То есть… — Татьяна приподняла голову. — У меня нет…
— У вас нет генетического риска по этому заболеванию, — спокойно повторила врач. — Это не отменяет того, что у вашей мамы есть болезнь. Но у вас — нет этой мутации. И, соответственно, у ваших детей она тоже не может быть.
Сергей выдохнул, будто всё это время не дышал. В груди стало пусто и легко. Он посмотрел на Татьяну. Та сидела, не двигаясь, словно не веря.
— Вы уверены? — спросила она. — Может, ошибка?
— Анализ делался в сертифицированной лаборатории, — врач чуть улыбнулась. — Мы всегда перепроверяем такие результаты. Ошибка крайне маловероятна.
Татьяна закрыла лицо руками. Плечи её затряслись. Сергей потянулся, обнял её. Он чувствовал, как она плачет, уткнувшись ему в плечо. В этих слезах было всё: страх, накопившееся напряжение, вина, которая вдруг оказалась лишней.
Когда они вышли из кабинета, коридор показался другим. Светлее. Люди те же, стены те же, но внутри у Сергея всё поменялось.
— Надо позвонить детям, — сказала Татьяна, вытирая глаза.
— Давай сначала выйдем на улицу, — предложил он.
На улице было прохладно, но снег почти растаял. Они стояли у входа в клинику, и Сергей достал телефон.
— Я сам, — сказал он. — Ты пока подыши.
Он позвонил Ане. Рассказал. Та сначала молчала, потом выдохнула.
— То есть у нас… — она не закончила фразу. — Пап, я потом приеду.
Данила ответил сразу.
— И что? — спросил он, не здороваясь.
— У мамы всё хорошо, — сказал Сергей. — У неё нет этой мутации. Значит, у тебя тоже.
На том конце повисла пауза.
— Ага, — сказал наконец Данила. — Понял.
— Ты где?
— В универе. Потом зайду.
Сергей повесил трубку и посмотрел на Татьяну.
— Они оба… как будто не верят, — сказал он.
— Я сама не верю, — ответила она. — Как будто нас вытащили из какой-то очереди.
Вечером они собрались все вместе. Аня приехала с тортом, Данила — с пакетом мандаринов. На столе стояли салаты, горячее, чайник.
— Получается, мы здоровы, — сказал Данила, кивая на мать. — По этой части.
— По этой, — уточнила Аня. — Остальное — как повезёт.
— Вам повезло, — тихо сказала Татьяна. — И мне. Но маме — нет.
Они замолчали. Радость и вина перемешались. Сергей чувствовал, как в груди у него тяжелеет. Он думал о Валентине Павловне, лежащей в палате, о её дрожащих руках.
— Я завтра к ней поеду, — сказала Татьяна. — Скажу, что у меня нет этой мутации.
— А она поймёт? — спросил Данила.
— Не знаю, — ответила Татьяна. — Но я всё равно скажу. Мне важно.
После ужина Аня помогала мыть посуду. Вода шумела, тарелки звякали.
— Я всё равно не уверена, — сказала она, не оборачиваясь. — Насчёт детей.
— Ты можешь не торопиться, — ответил Сергей. — У тебя теперь нет этого конкретного риска. Но всё равно есть жизнь. Она сама по себе риск.
Аня усмехнулась.
— Философ.
— Просто отец, — сказал он.
Данила сидел в зале, щёлкал пультом, но телевизор не смотрел. Татьяна подошла, села рядом.
— Ты говорил, что хочешь сделать тест, — напомнила она.
— Теперь не нужно, — ответил он. — По этой теме.
— Да, — она кивнула. — Но ты всё равно можешь когда-нибудь захотеть узнать что-то о себе. Про другие гены, про предрасположенности.
— Хватит с меня одного раза, — отрезал он. — Я за этот месяц поседел.
Она улыбнулась.
— Я тоже.
Он посмотрел на неё.
— Мам, а ты… Ты на нас злишься? За то, что мы так реагировали?
— Я на себя злюсь, — сказала она. — За то, что сразу решила, что это моя вина. А на вас… Нет. Вы имеете право бояться.
Он кивнул. Потом неожиданно обнял её, прижав к себе. Она почувствовала, как сильно он вырос, как крепко держит.
На следующий день Татьяна поехала к матери. В палате пахло лекарствами и чем-то сладким из коридора. Валентина Павловна лежала, глядя в окно.
— Мама, — сказала Татьяна, садясь рядом. — У меня нет этой мутации. Врачи сказали.
— Ну и слава Богу, — ответила та. — Я за вас молилась.
— А за себя? — спросила Татьяна.
— За себя тоже, — улыбнулась Валентина Павловна. — Но, видно, мне уже пора готовиться. Ничего. Я пожила. А вы живите.
Татьяна взяла её за руку. Рука была тёплая, сухая. Она почувствовала, как в груди что-то сжимается и отпускает.
— Я всё равно буду с тобой, — сказала она. — Сколько получится.
— Знаю, — ответила мать. — Но не превращай свою жизнь в сплошную больницу. У тебя дети, муж. Живи и радуйся. За меня тоже.
Возвращаясь домой, Татьяна думала о том, что теперь их жизнь вроде бы вернулась на прежние рельсы. Но это были уже другие рельсы. Они знали, что миновали опасность, но цена этой новости была высокой. В их семейной истории навсегда осталась линия, связанная с болезнью, с генами, с выбором — знать или не знать.
Вечером они снова сидели на кухне. Сергей чистил картошку, Аня прислала в общий чат фото какой-то смешной надписи в метро. Данила возился с ноутбуком, что-то искал.
— Пап, — сказал он, не поднимая головы. — Я тут нашёл информацию про страхование жизни. Думаю, может, оформить. Не потому что болен, а просто… Чтобы если что, вам проще было.
Сергей усмехнулся.
— Ты уже о нас думаешь.
— Ну да, — Данила пожал плечами. — Раз уж с генами повезло, остальное надо самому контролировать.
Татьяна наливала чай, слушала их и чувствовала, как внутри понемногу оседает тревога. Не исчезает, но становится другой. Более конкретной, человеческой.
— А я записалась к психологу, — сказала она вдруг. — В поликлинике есть. Хочу поговорить. Не только про болезнь. Про всё.
Сергей посмотрел на неё с уважением.
— Правильно, — сказал он. — Я тоже, может, пойду как-нибудь.
— Семейный поход, — хмыкнул Данила.
— Семейный, — согласилась Татьяна.
Они сидели, пили чай. За окном медленно падал редкий снег, таял на подоконнике. В квартире было тепло. В телефоне мигали новые сообщения от Ани. В больнице, в соседнем доме, Валентина Павловна засыпала под шорох шагов медсестёр.
У каждого из них был свой страх и свой выбор. Кто-то решил знать, кто-то — не знать. Кто-то ещё только думал. Но они всё равно оставались семьёй, со всеми своими трещинами, шутками, молчаниями.
Сергей взял кружку, почувствовал её тяжесть в руке и подумал, что дальше будет по-разному. Будут новые диагнозы, счета, ссоры, праздники. Никакого гарантийного талона на жизнь им не выдали. Но сегодня, за этим столом, они были вместе. И этого на данный момент хватало.
Он посмотрел на Татьяну. Она ловила взглядом снежинки за окном и слегка улыбалась. Не широко, без пафоса. Просто так, как улыбаются люди, которые пережили тяжёлый месяц и теперь учатся дышать по-новому.
— Чаю ещё? — спросил он.
— Налей, — ответила она.
И он налил, чувствуя, как в этом простом движении есть что-то важное, что не измеришь никаким анализом.
Ваше участие помогает выходить новым текстам
Спасибо, что были с этой историей до последней строки. Оставьте своё мнение в комментариях — мы внимательно читаем каждое слово. Если вам хочется помочь каналу расти, поделитесь рассказом с друзьями. А поддержать авторов можно через кнопку «Поддержать». Огромная благодарность всем, кто уже это делает. Поддержать ❤️.