Надежда Семёновна шла по коридору поликлиники, придерживая локтем увесистую стопку карт. Пластиковый карман с бейджиком тянул ворот халата вниз, очки всё время сползали на кончик носа. В коридоре гудели голоса, скрипели стулья, кто-то громко чихнул, и над всем этим стоял стойкий запах хлорки и мыла из туалета.
— Медсестра, а долго ещё? — донеслось из-под стены. Там, сидела плотная женщина в пуховике, прижав к груди пакет с анализами.
— По очереди, — отозвалась Надежда Семёновна, даже не посмотрев. — Карточки сдавали? Вот и ждите.
Она свернула в процедурный, поставила карты на стол, сняла перчатки, которые всё ещё слегка липли к пальцам, и выдохнула. До Нового года оставалось три дня, но это чувствовалось только по редким мишурным гирляндам на дверях кабинетов да по тому, что люди в очереди жаловались не только на давление, но и на цены в магазинах.
— Надь, ты как? — в процедурную заглянула врач-терапевт, худенькая, с вечным хвостиком. — Я тебе ещё два вызова на дом кинула, не ругайся. Там наши, старички.
— А куда я денусь, — сказала Надежда Семёновна. — Давай сюда.
Она взяла листок с адресами, сунула в нагрудный карман, проверила сумку с тонометром и шприцами. Вызовы были из её района: панельные девятиэтажки, где она уже давно знала каждый подъезд и почти каждый лифт по звуку.
К обеду поток в процедурной схлынул. Надежда Семёновна накинула поверх халата тёплую куртку, сунула ноги в валенки, которые держала под столом, и вышла на улицу. Снег под ногами скрипел, машины вдоль дороги стояли в грязном сугробе, из которого торчали колёса. Она зажала под мышкой сумку с инструментами и направилась к остановке.
Первый вызов был в соседнем дворе. Дом с серым фасадом, подъезд с тяжёлой дверью, которую нужно было подтолкнуть бедром, чтобы она закрылась. Внутри пахло кошачьим кормом и мокрой тряпкой. Лампочка под потолком мигала, где-то наверху гремела музыка.
Квартира на пятом этаже, без лифта. Поднимаясь, Надежда Семёновна считала ступеньки. На третьем этаже остановилась перевести дух, прислонилась к стене. Сердце стучало в ушах, в коленях ныло. Она мельком подумала, что сама скоро будет вызывать кого-то «на дом», а не бегать по чужим.
Дверь открыла худая женщина лет сорока с лишним, в вытянутом свитере.
— Проходите, — сказала она и крикнула вглубь квартиры: — Мама, это медсестра пришла.
В комнате у окна на диване лежала старушка в вязаной кофте. На подоконнике стояли три горшка с цветами, между ними — одинокий стеклянный шарик на нитке.
— Давление скачет, — сказала дочь, поправляя на матери одеяло. — И кашель. Врач сказала, чтобы вы посмотрели.
Надежда Семёновна привычно достала тонометр, обмотала манжету вокруг худого предплечья. Старушка смотрела на неё внимательными, немного водянистыми глазами.
— До Нового года готовитесь? — спросила она вдруг, когда прибор зашипел воздухом.
— Куда мне готовиться, — отмахнулась Надежда Семёновна. — Дежурства, вызовы. Телевизор включу, салат какой-нибудь сделаю — и всё.
— А у нас вот… — старушка чуть повернула голову к окну. — Шарик повесили, чтобы не забыть, что праздник. Дочка на работе будет, смена. Я одна встречу. Ну да ничего, я привыкла.
Сказала она это спокойно, без жалобы, но Надежде Семёновне почему-то стало неловко. Она вспомнила свою однокомнатную квартиру, где на кухне стояла неубранная с осени сушилка с бельём и засохший укроп в стакане. Ёлку она не ставила уже лет пять, а коробка с игрушками пылилась в антресоли.
— Давление у вас, бабушка, нормальное, — сказала она, глядя на цифры. — Таблетки продолжайте, как врач сказала. Кашель послушаю.
Она приложила фонендоскоп к худой груди, услышала сиплый вдох, редкий выдох. В комнате было тихо, только тикали часы над дверью да где-то у соседей звякала посуда.
— Вы к нам ещё придёте до праздника? — спросила старушка, когда она уже собирала приборы.
— Если вызов будет — приду, — ответила Надежда Семёновна. — А так… у нас же не положено просто так ходить.
— Ну да, — кивнула старушка и вдруг спросила: — А у вас кто-нибудь будет? В гости, на ночь? Чтобы чокнуться.
Вопрос был простой, но прозвучал как-то слишком прямо. В груди у Надежды Семёновны сжалось. Она пожала плечами.
— Да кому я нужна, — сказала она и тут же пожалела о тоне. — Взрослые дети живут в другом городе, у них своя жизнь. Позвонят, конечно.
Старушка посмотрела на неё с пониманием, даже с какой-то странной теплотой.
— Ну, значит, будем по телевизору вместе смотреть, — сказала она. — Я у себя, вы у себя.
По дороге вниз Надежда Семёновна думала об этих словах. «Будем вместе по телевизору». Она вспомнила, как в прошлом году заснула ещё до боя курантов, с включённой настольной лампой и шумом телевизора на кухне. Утром проснулась, выключила всё и пошла дежурить, не особенно отличая праздник от буднего дня.
Второй вызов был в её же доме, только в другом подъезде. «Лежачий пациент», — было написано в листке. Она знала эту квартиру: одинокий мужчина после инсульта, к которому ходили сиделки по часам. Подъезд был похож на её: серые стены, старые почтовые ящики, на которых кто-то фломастером подписал номера квартир.
Дверь открыла женщина в пуховом жилете, сиделка. В комнате у окна лежал мужчина лет шестидесяти, крупный, с обвисшими руками. Телевизор напротив кровати показывал какой-то старый фильм.
— Ну как наш герой? — спросила Надежда Семёновна, поднимая брови.
— Да как… — вздохнула сиделка. — Ночью кашлял, давление прыгало. Я врача вызвала, она вас прислала.
Мужчина смотрел в потолок, губы у него едва шевелились.
— Здравствуйте, — сказала Надежда Семёновна, наклоняясь к нему. — Скоро праздник, а вы тут лежите. Непорядок.
Он чуть заметно усмехнулся одним уголком рта.
— Какой мне праздник, — выдавил он. — Лишь бы не ночью.
Она измерила давление, проверила капельницу, записала что-то в его тетрадь. В комнате пахло лекарствами и чем-то варёным с кухни. На подоконнике стояла пустая вазочка, в которой, как она помнила, когда-то были конфеты для посетителей.
— А родные? — спросила она у сиделки тихо, когда они вышли в коридор.
— Есть сестра, — ответила та. — Но она далеко, приезжает редко. На Новый год не будет, сказала по телефону. Я буду ночью, смена.
На лестнице, спускаясь, Надежда Семёновна вдруг поймала себя на мысли, что в её подъезде, в её собственном подъезде, есть люди, которые встретят праздник в тишине и лёжа. А она, живя стенка к стенке, о них знает только по вызовам.
Когда она вернулась в поликлинику и сдала карты, было уже темно. За окнами кабинета в свете фонаря кружились редкие снежинки. В ординаторской кто-то жевал бутерброд, телевизор в углу бормотал новости.
— Надь, ты чего такая? — спросила та же терапевт, наливая себе чай из электрического чайника. — Устала?
— Да как все, — ответила она, снимая куртку. — Слушай, у нас на участке много одиноких? Прям совсем одиноких.
— А ты как думаешь, — врач усмехнулась, помешивая чай ложкой. — Полкарточек такие. Кто без родственников, кто с родственниками на бумаге. А чего ты спрашиваешь?
Надежда Семёновна помолчала, глядя на список вызовов на стене. В голове крутились чужие фразы: «Я одна встречу», «Какой мне праздник».
— Да вот… — она почесала переносицу. — Думаю, может, как-то… Не знаю. Поздравить их, что ли. Мандаринки, чай. Просто зайти.
Врач подняла на неё удивлённый взгляд.
— Ты с ума сошла, — сказала она без злобы. — Нам за это по шапке дадут. Никаких подарков, никакой самодеятельности. Ты же знаешь, как сейчас.
— Я понимаю, — быстро сказала Надежда Семёновна. — Я не от поликлиники. Просто… по-человечески. Но я же их как медсестра знаю, вот и думаю.
Врач вздохнула.
— Надь, ты добрая, но не надо на себя всё вешать. Мы и так пашем. Хочешь — сама к кому-нибудь зайди, как частное лицо. Только без нас. И не говори, что от поликлиники. А то ещё напишут жалобу, что вымогали.
Слово «жалобу» прозвучало как холодная вода. Надежда Семёновна знала, как у них боялись жалоб. Любая бумажка могла обернуться разбором, объяснительными, выговорами.
Она шла домой по тёмной улице, задыхаясь от морозного воздуха. В руках несла свою сумку, которая казалась тяжелее обычного. В окнах домов мелькали ёлочные огоньки, где-то на первом этаже дети прыгали вокруг искусственной ёлки, шуршала мишура.
В подъезде было тихо. На первом этаже кто-то поставил маленькую искусственную ёлочку на подоконник, рядом с ней стояла банка с землёй и засохшим стеблем. На стене висело объявление от управляющей компании про отключение горячей воды, приклеенное скотчем.
В своей квартире Надежда Семёновна включила свет, поставила сумку на табурет у двери. На кухне было прохладно, из приоткрытой форточки тянуло. Она поставила чайник, насыпала в кружку заварку, но пока вода грелась, села к столу и достала из сумки блокнот.
На первой странице она написала: «Кому одиноко». Потом задумалась. Вспомнила старушку с шариком, мужчину после инсульта, ещё одну пациентку из соседнего дома, которая постоянно жаловалась, что у неё «никого». Стала выписывать фамилии, адреса. Получился небольшой список, строк десять.
Она уставилась на эти фамилии и почувствовала, как наваливается усталость. В голове сразу зазвучали возражения: «Не твоё дело», «Ты не обязана», «Сил нет». Она потёрла лоб.
А если просто мандарины купить и по одному отнести, — подумала она. — Без речей, без плакатов. Просто постучаться и сказать: с наступающим. Кто захочет — возьмёт. Кто не захочет — дверь не откроет.
Её пугало не столько то, что кто-то может отказаться, сколько то, что придётся самой идти, говорить, объяснять. В процедурной она чувствовала себя уверенно: там всё понятно — уколы, давление, карточки. А здесь нужно было вторгаться в чужую жизнь, пусть и на минуту.
Чайник щёлкнул. Она налила воду, села с кружкой к столу, снова посмотрела на список. В конце, почти не думая, добавила ещё одну строку: «Квартира 87, соседка сверху, лежачая». Она знала эту женщину только по стуку костылей сиделки в подъезде и по запаху супа, который иногда тянуло из их двери.
На следующий день она пришла в поликлинику пораньше. В процедурной было ещё пусто, только слышно было санитара в коридоре, который протирал пол. Надежда Семёновна повесила халат, достала из сумки блокнот и положила на стол.
Через несколько минут заглянула младшая медсестра, широкоплечая девушка с короткой стрижкой.
— Доброе утро, — сказала она, кивая. — У нас сегодня народу будет тьма. Все перед праздниками вспоминают, что надо лечиться.
— Слушай, — сказала Надежда Семёновна, пока та надевала перчатки. — Я вот подумала… У нас же есть совсем одинокие пациенты. Может, скинемся по сто рублей, купим мандаринов, чаю. Я по пути домой разнесу.
Девушка удивлённо посмотрела на неё.
— А нас за это не… — она не договорила, но смысл был понятен.
— Не от поликлиники, — быстро сказала Надежда Семёновна. — Просто от людей. Никаких списков, никаких подписей. Я никому не скажу, что это вы. Просто… ну, чтобы не совсем пусто было.
Девушка помолчала, потом полезла в карман джинсов, достала сложенную купюру.
— Ладно, — сказала она. — Только никому не говори, что я дала. А то скажут, что я на работе не тем занимаюсь.
К обеду в её блокноте между страницами оказалось несколько купюр: кто-то дал двадцать рублей, кто-то сто, кто-то отмахнулся, сказав, что сам еле дотягивает до зарплаты. Одна врач фыркнула:
— Ты думаешь, им от твоих мандаринов легче станет? Лучше бы добивалась, чтобы им лекарства бесплатно выписывали.
Надежда Семёновна только пожала плечами. Она знала, что лекарства — это правильно, но на лекарства у неё не было полномочий. А на мандарины — были.
После смены она зашла в ближайший магазин. Внутри было людно, люди толкались с тележками, спорили у полок с шампанским. Она взяла два килограмма мандаринов, несколько пачек чая, пару коробок печенья. Продавщица на кассе устало пробила товар.
— К празднику готовитесь? — спросила она без особого интереса.
— Да, — сказала Надежда Семёновна. — Чуть-чуть.
Дома она разложила покупки на кухонном столе. Взяла чистые пакеты, аккуратно сложила в каждый по несколько мандаринов, пачку чая, пару печенек. Получилось девять пакетов. Она посмотрела на них и вдруг почувствовала странное волнение, как перед экзаменом.
— С ума сошла, — сказала она вслух, но пакеты не убрала.
Вечером, надев куртку и потуже завязав шарф, она взяла в одну руку три пакета, в другую — ещё три, остальные решила донести потом. Начать решила со своих соседей по подъезду: лежачего мужчины и женщины сверху.
Сначала поднялась на этаж к мужчине после инсульта. Сердце билось часто, ладони вспотели в перчатках. Она позвонила. За дверью послышались шаги, скрип замка. Открыла всё та же сиделка.
— Ой, это вы, — сказала она. — Опять что-то?
— Нет, — быстро ответила Надежда Семёновна. — Я… просто. Тут немного к празднику. Мандарины, чай. Возьмёте?
Сиделка удивлённо уставилась на пакет.
— Это от кого? — спросила она подозрительно.
— От соседей, — сказала Надежда Семёновна после короткой паузы. — Ну, от людей. Просто чтобы не совсем… пусто.
Из комнаты донёсся голос мужчины:
— Кто там?
— Да вот, — крикнула сиделка. — Подарки какие-то.
— Какие ещё подарки, — проворчал он. — Ничего мне не надо.
Надежда Семёновна шагнула в коридор, приоткрыла дверь в комнату.
— Это я, медсестра, — сказала она. — Не ругайтесь. Просто мандарины. Я вам их оставлю, а вы потом решите, что с ними делать.
Он посмотрел на неё из-под нахмуренных бровей, потом на пакет в руках сиделки. Лицо у него было упрямое, но в глазах мелькнуло что-то мягкое.
— С наступающим, — добавила она и вдруг почувствовала, как глупо звучат эти слова в комнате с капельницей.
— И вас, — буркнул он, отворачиваясь к телевизору.
На лестнице она немного постояла, переводя дух. Ну вот, не выгнали — и то хорошо, — подумала она.
К соседке сверху она поднималась медленнее. Дверь там была старенькая, с поцарапанной краской. Она позвонила. Долго никто не открывал, уже захотелось уйти, но послышался шорох, щёлкнул замок. На пороге появилась женщина лет семидесяти, в халате, с платком на голове.
— Да? — спросила она осторожно.
— Я из вашего подъезда, снизу, — сказала Надежда Семёновна. — Мы с вами не знакомы, я только по вызовам к вам ходила. Я вот… принесла немного к празднику. Мандарины, чай. Возьмёте?
Женщина растерянно посмотрела на пакет, потом на неё.
— А за это что? — спросила она прямо.
— Ничего, — ответила Надежда Семёновна. — Просто так. С наступающим.
Женщина помолчала, потом взяла пакет обеими руками, как что-то тяжёлое.
— Спасибо, — тихо сказала она. — Я как раз думала: хоть бы кто постучал. Хоть кто.
Эти слова ударили сильнее любых жалоб. Надежда Семёновна кивнула, не зная, что ответить.
— Если что, я на этаж ниже, — сказала она. — Звоните, если нужно будет.
— Неудобно, — пробормотала женщина. — Вы же работаете, у вас своё.
— Ну, мало ли, — отмахнулась Надежда Семёновна. — Всё, я побежала.
Она спустилась к себе, взяла оставшиеся пакеты и вышла из подъезда. На улице уже темнело, фонари освещали редких прохожих. До ближайшего дома, где жила старушка с шариком, было минут пять ходьбы.
У подъезда она остановилась, посмотрела на окна. На третьем этаже горел свет, на подоконнике виднелись силуэты цветов. Она вошла в подъезд, поднялась пешком, снова считая ступеньки.
Дверь открыла дочь старушки. Увидев её, удивлённо подняла брови.
— Вы по вызову? — спросила она.
— Нет, — ответила Надежда Семёновна. — Я… мимо шла. Решила зайти. Можно?
В комнате старушка лежала всё так же, но на подоконнике шарик уже сверкал в свете лампы.
— Ой, а я думала, вы не придёте, — сказала она. — А вы пришли.
— Я ненадолго, — сказала Надежда Семёновна, подходя ближе. — Вот вам немного к празднику. Мандарины, чай. Ничего особенного.
Старушка протянула руку к пакету, пальцы у неё дрожали.
— Спасибо, — сказала она. — Я вам ничего не могу дать.
— И не надо, — ответила Надежда Семёновна. — Мне ничего не надо.
— Тогда я вам скажу, — старушка улыбнулась. — Вы хорошая. Это можно?
Надежда Семёновна почувствовала, как к горлу подступает ком. Она отвела взгляд, посмотрела на цветы на подоконнике.
— Можно, — сказала она. — Но не злоупотребляйте.
Они посмеялись, и напряжение немного спало. Она посидела ещё пару минут, поговорила о погоде, о том, что в телевизоре опять будут старые фильмы. Потом попрощалась и вышла.
Следующие визиты прошли по-разному. Одна женщина, открыв дверь, сразу сказала:
— Ничего не надо, у меня всё есть, — и закрыла дверь, даже не выслушав.
Другая долго извинялась, что не может пригласить на чай, потому что дома беспорядок. Один мужчина на костылях подозрительно спросил, не рекламная ли это акция какого-нибудь магазина. Кто-то радовался искренне, кто-то стеснялся, кто-то ворчал, что «лучше бы дороги сделали».
Каждый раз, спускаясь по лестнице, Надежда Семёновна чувствовала себя немного глупо и немного облегчённо. Она понимала, что не спасает никого, не решает ничьих больших проблем. Но в эти короткие минуты в дверях квартир между людьми возникало что-то, чего обычно не было.
Через пару дней, в самую новогоднюю суету, она всё ещё бегала по поликлинике. Люди приходили с жалобами «чтобы не тянуть в праздники», приносили коробки конфет врачам, стараясь сунуть их незаметно. В ординаторской уже стояли несколько пакетов с печеньем и шоколадом, которые кто-то принёс «всем». Администрация повесила на доску объявление о недопустимости подарков, но никто особо не обращал внимания.
— Надь, — подмигнула ей младшая медсестра, — ты там своим раздала? А то вдруг кто обидится.
— Кому успела, — ответила она. — Остальных в следующий раз.
— Ты герой, — сказала девушка и тут же добавила: — Только никому не говори, что я так сказала.
К вечеру поток пациентов иссяк. Коридоры опустели, только уборщица возилась с ведром, оставляя за собой влажные следы на плитке. В процедурной стало тихо, слышно было, как гудит старый холодильник с вакцинами.
— Всё, идите домой, — сказала им заведующая, заглянув в дверь. — Завтра выходной, отдыхайте. И никаких вызовов, только если совсем край.
Надежда Семёновна сняла халат, аккуратно повесила его на крючок. На спинке стула остался лёгкий след от его складок. Она взяла сумку, выключила свет и вышла в коридор. Там горели только дежурные лампы, воздух был прохладнее, чем днём.
Она прошла мимо регистратуры, где за стеклом сидела одна дежурная, вязала что-то из серой пряжи. Мимо стенда с объявлениями, где висели напоминания о диспансеризации и расписание приёма врачей. Мимо двери, за которой днём всегда стояла очередь, а сейчас было пусто.
На улице уже начинали стрелять первые петарды. Где-то вдали хлопнуло, вспыхнуло красное пятно. Снег под ногами чуть похрустывал. Она шла к дому медленно, чувствуя усталость в ногах и лёгкую ноющую боль в пояснице.
У подъезда её остановила соседка, молодая женщина с коляской.
— Надежда Семёновна, — сказала она. — Это вы к нашей бабке заходили вчера? Она мне весь вечер рассказывала. Сказала, что к ней «санта» приходил.
— Какой ещё санта, — фыркнула Надежда Семёновна. — Я просто мандарины принесла.
— Ну вот, — улыбнулась соседка. — А ей радость.
Они ещё пару минут поговорили о том, как дети боятся салюта, потом соседка уехала вглубь двора. Надежда Семёновна поднялась к себе, открыла дверь, включила свет в прихожей.
В квартире было тихо. Часы на стене отмеряли секунды. Она сняла куртку, поставила сумку на табурет, прошла на кухню. На столе стояла тарелка с остывшим супом, который она не доела утром. Она села, налила себе чай, добавила кусочек лимона.
Телевизор в комнате молчал. Она не спешила его включать. За окном вспыхивали редкие огоньки салютов, их отражения мелькали на стекле.
Она вспомнила лица тех, к кому ходила эти дни. Старушка с шариком, мужчина с капельницей, соседка с пакетом в руках, как с чем-то хрупким. Вспомнила, как одна женщина, принимая пакет, сказала: «Я думала, про меня уже все забыли».
Про меня тоже не забыли, — неожиданно подумала она. Не потому, что ей кто-то принёс подарок, а потому, что сегодня, когда она стучалась в чужие двери, эти двери открывались. И за ними были люди, которые смотрели на неё не только как на медсестру с тонометром, а как на человека, который пришёл просто так.
Она допила чай, встала, прошла в комнату. На шкафу, в старой коробке, лежали ёлочные игрушки. Она давно к ним не прикасалась. Потянулась, сняла коробку, поставила на стул. Крышка заскрипела. Внутри, в газетах, лежали стеклянные шары, фигурки, блестящие нитки.
Ёлки у неё не было, но она взяла один шар, протёрла его рукавом и повесила на крючок возле окна, где обычно висели ключи. Шар чуть качнулся, поймал свет лампы и отразил в себе маленькую кухню, стол, её саму.
Она посмотрела на это отражение и вдруг почувствовала, что в груди стало чуть свободнее. Никакого чуда не произошло. Завтра будут новые вызовы, новые очереди, новые жалобы. Она по-прежнему будет уставать, по-прежнему ругаться на бумажки и расписания.
Но теперь у неё был этот список в блокноте, где рядом с фамилиями она мысленно поставила маленькие галочки. Не как отчёт, а как напоминание: есть люди, к которым можно зайти не только с уколом, но и просто с мандарином и словом «здравствуйте».
За окном хлопнуло особенно громко, стекло чуть дрогнуло. Она вздрогнула, потом усмехнулась сама себе. Подошла к окну, посмотрела вниз. Во дворе бегали дети, запускали бенгальские огни, взрослые стояли рядом, кутаясь в куртки.
Надежда Семёновна постояла так несколько минут, потом отошла, выключила свет на кухне и прошла в комнату. Включила телевизор, где уже вовсю шло праздничное шоу. Ведущие улыбались, певцы пели знакомые песни.
Она села в кресло, подоткнула под спину подушку, взяла в руки телефон. Подумала и набрала короткое сообщение дочери: «С наступающим. У нас всё нормально». Потом ещё одно — соседке сверху: «Если что, я дома».
Ответы пришли не сразу. Дочь написала, что позвонит ближе к полуночи. Соседка сверху прислала одно слово: «Спасибо».
Надежда Семёновна положила телефон на столик, откинулась на спинку кресла. За стеной кто-то чокался бокалами, смеялся. В её комнате было тихо, но эта тишина уже не казалась ей пустой. Она закрыла глаза на минуту, прислушалась к звукам дома, к далёким хлопкам за окном и к своему ровному дыханию.
Ей было устало, но не так одиноко, как раньше. И это ощущение, маленькое и упрямое, казалось ей самым правильным итогом уходящего года.
Спасибо, что читаете наши истории
Ваши лайки, комментарии и репосты — это знак, что истории нужны. Напишите, как вы увидели героев, согласны ли с их выбором, поделитесь ссылкой с друзьями. Если хотите поддержать авторов чуть больше, воспользуйтесь кнопкой «Поддержать». Мы очень ценим всех, кто уже сделал это. Поддержать ❤️.