Когда в коридоре загудел пылесос и за дверью загремела тележка с ужином, Анна Петровна уже сидела на кровати в халате и смотрела на своё платье, разложенное поверх покрывала. Тёмно-синее, с блёстками по вырезу, оно казалось здесь чужим предметом, как театральный реквизит, забытый в больничной палате.
Она перевела взгляд на часы над дверью. До ужина оставалось двадцать минут, до приезда волонтёров — два часа. На тумбочке мигал старенький мобильный с крупными цифрами, но звонков не было. И не надо, сказала она себе. Сегодня и так суеты достаточно.
В коридор заглянула медсестра в голубом халате.
— Анна Петровна, — сказала она, — вы на концерт сегодня пойдёте? Волонтёры обещали хоровод.
— Хоровод, — повторила Анна Петровна и кивнула. — Куда ж я денусь.
Медсестра улыбнулась и исчезла, оставив за собой запах хлорки и чего-то сладкого из столовой. Дверь снова прикрылась, и в палате стало тихо. Соседка по койке, Валентина Степановна, спала, отвернувшись к стене, с наушником в ухе. Из наушника просачивался мужской голос, будто ведущий радиопередачи.
Анна Петровна коснулась платья. Ткань под пальцами была прохладной. Платье она принесла с собой, когда дочь оформляла её сюда, в пансионат, почти год назад. Тогда казалось, что пригодится. Может быть, на чей-нибудь юбилей. Может, на Новый год. Потом она аккуратно сложила его в шкаф и перестала думать.
За дверью позвали к ужину. Анна Петровна спрятала платье обратно, закрыла дверцу и на секунду задержала руку на ручке шкафа. В зеркале на двери отразилось её лицо: знакомое, упрямое, с тонкими губами и чуть подведёнными глазами. Привычка осталась, даже здесь.
— Пойдёмте, — донёсся голос из коридора. — А то компот остынет.
Она накинула вязаный жилет и вышла.
Столовая была почти полна. За длинными столами сидели женщины и мужчины разного возраста. Кто-то в спортивных штанах, кто-то в рубашке с галстуком. На стенах висели бумажные снежинки, прикреплённые скотчем, и гирлянда, мигающая неровно, как будто уставшая.
— Анна, сюда, — махнула ей рукой Тамара Сергеевна, бывшая бухгалтер, теперь главная по настольным играм и сплетням.
Анна Петровна села рядом. На стол уже поставили тарелки с гречкой и котлетой, хлеб в металлической корзинке и кувшин с ярко-розовым компотом.
— Слышали? — заговорщицки наклонилась Тамара. — Опять эти ребята приедут. С гитарами. Как в прошлом году.
— Пели хорошо, — вмешался через стол сухой высокий мужчина с тростью, Семён Львович. — Только всё одно и то же. И «Катюша», и «Смуглянка».
— Им так проще, — пожала плечами Анна Петровна. — У них программа.
Слово «программа» она произнесла почти профессионально. Когда-то у неё тоже были программы: «Вечер советской песни», «Ретро-шлягеры», «Золотые хиты кино». Она знала, как правильно улыбаться, где сделать паузу, когда поднять руку. Зал темнел, рампа слепила глаза, а она выходила и знала: сейчас всё получится.
— Программа, — фыркнула Тамара. — А я хочу, чтобы мою любимую «Синеглазку» спели. Я им в прошлом году говорила, а они только кивают.
— Вы им список напишите, — посоветовал Семён Львович. — Они молодые, им всё равно, что играть.
— А вы, Анна, — повернулась к ней Тамара, — будете петь? Я медсестре говорила, что у нас тут своя артистка.
Анна Петровна взяла вилку чуть крепче, чем нужно.
— Хватит уже, — тихо сказала она. — Я своё отпела.
— Ну-ну, — не отставала Тамара. — Я видела по телевизору. У нас в холле, когда показывали старые концерты. Вы там в блёстках.
— В прошлом веке, — отрезала Анна Петровна. — И телевизор всё приукрашивает.
Она почувствовала, как внутри поднимается знакомое сопротивление. Здесь она была просто Анна Петровна из шестой палаты. Помогала другим написать заявление, отнести вещи в прачечную, подсказать, как позвонить в регистратуру. Иногда, по просьбе медсестёр, оформляла стенд с объявлениями, ровно приклеивала бумажки. Это было удобно. Никаких афиш, никаких ожиданий.
После ужина всех собрали в холле. Там уже поставили ёлку — пластиковую, со слегка перекошенной верхушкой. На ветках висели прошлогодние шары и мишура. Телевизор на стене показывал новостной канал с бегущей строкой.
— Завтра, — объявила старшая медсестра, хлопнув в ладоши, — к нам приедут волонтёры. Будет концерт и поздравление. Поэтому давайте сегодня закончим с украшениями. Кто может — помогайте.
Несколько жильцов поднялись и подошли к коробке с игрушками. Анна Петровна осталась сидеть. Она знала, что если встанет, тут же окажется в центре: «Анна Петровна, вы же понимаете, как красиво повесить». Ей не хотелось командовать. Не хотелось снова слышать в голосах ожидание.
— А что, — вдруг сказал Семён Львович, опираясь на трость, — мы сами ничего не будем устраивать? Только смотреть, как нам под гитару попоют и уедут?
Старшая медсестра устало улыбнулась.
— Семён Львович, вы же знаете, у нас времени мало. Персонал занят, репетировать некогда.
— А мы сами, — не унимался он. — У нас тут таланты. Вон, Тамара стихи помнит, Анна Петровна у нас певица.
Несколько голов повернулись к Анне Петровне. Она почувствовала, как к лицу приливает кровь.
— Я не буду, — сразу сказала она. — Голос уже не тот.
— Голос у вас в порядке, — вмешалась из угла маленькая сухонькая Зинаида Ивановна, бывшая учительница. — Я слышала, как вы в душе напевали.
Анна Петровна сжала губы. В душе она действительно иногда пела. Тихо, на выдохе, чтобы не слышали. Старые арии, романсы, пару куплетов из «Нежности».
— Давайте так, — сказала старшая медсестра, торопясь закончить разговор. — Если хотите, можете что-нибудь подготовить. Завтра перед волонтёрами устроим своё выступление, на полчаса. Но без фанатизма. Только не ругайтесь потом, что кто-то не успел.
В холле зашевелились. Кто-то уже предлагал песню про ёлку, кто-то вспоминал частушки. Тамара хлопнула Анну Петровну по руке.
— Видите? Сами разрешили. Вы нам нужны.
— Я не выйду, — упрямо повторила Анна Петровна. — Но помогу. Тексты, порядок номеров, фонограммы. Что смогу.
— Без вас неинтересно, — вздохнула Тамара, но тут же отвлеклась на спор с Зинаидой Ивановной о том, чью песню ставить первой.
Анна Петровна поднялась и незаметно вышла из холла. В коридоре было полутемно. На подоконнике стояли два фикуса и пластмассовый снеговик с выцветшим шарфом. Она остановилась у окна. Снаружи, за решёткой, шёл снег. Машины на парковке под домом были припорошены белым. Вдали, на соседней многоэтажке, мигали гирлянды.
Она вспомнила сцену. Не ту, большую, с оркестром, а маленький дом культуры в спальном районе. Там пахло пылью и гримом. Она выходила к людям, которые пришли после смены, и пела им про любовь, про дорогу, про молодость. Они аплодировали, кто-то подпевал. Тогда ей казалось, что так будет всегда. Потом — перестройка, закрытые залы, другие форматы. Она успела поработать на корпоративах, на свадьбах. А потом всё как-то само закончилось. Никто не выгонял, просто перестали звонить.
— Ваше время прошло, — сказал как-то один молодой режиссёр, улыбаясь вежливо. — Сейчас другие лица нужны.
Эта фраза застряла у неё в голове. С тех пор она сама стала говорить её себе. Удобно. Не надо было ждать предложений. Не надо было бояться отказа.
В палату она вернулась, когда уже начали раздавать вечерние таблетки. Валентина Степановна проснулась и сразу заговорила:
— Слышали? Завтра праздник. Я сказала, что прочту стих. Про зиму.
— Хорошо, — кивнула Анна Петровна.
— А вы будете петь? — не отставала соседка.
— Нет.
— Жалко. У вас голос красивый. Не как у этих девчонок, что приезжали. Они всё кричат.
Анна Петровна легла, отвернулась к стене и выключила ночник. В темноте было слышно, как за стеной кто-то кашляет, как по коридору проезжает тележка санитарки. Она пыталась думать о чём-то другом, но в голове вертелись обрывки песен и лица людей в зале. И ещё сегодняшние взгляды в холле.
Утро началось, как обычно. Подъём, зарядка для тех, кто ходит, завтрак. На кашу положили по маленькому кусочку масла. Кому-то принесли передачу от родственников, и он щедро угощал соседей мандаринами. В телевизоре шли новогодние клипы.
После обхода старшая медсестра снова собрала всех в холле.
— Кто сегодня выступает, — сказала она, — давайте решать. Волонтёры будут в шесть, наш концерт — в пять. У нас час.
— Я первая, — подняла руку Зинаида Ивановна. — Стихотворение Тютчева.
— А я песню, — крикнула из дальнего кресла Люба, бывшая медсестра. — Про «три белых коня».
— Я частушки, — заявила Тамара.
— А я… — начал было Семён Львович, но осёкся и посмотрел на Анну Петровну. — А вот у нас есть человек, который знает, как это всё организовать.
Все снова уставились на неё.
— Я не буду выступать, — повторила она, чувствуя, как слова становятся механическими. — Но давайте сделаем список. Чтобы не было путаницы.
Она взяла листок, ручку и, вздохнув, встала.
— Так, по порядку. Сначала стих. Потом песня. Потом частушки. Потом… Кто ещё?
— Я сказку расскажу, — подала голос женщина в вязаной шапочке, которую все звали просто Галей. — Про зайчика.
— Хорошо. Записываю.
Она записывала, распределяла, советовала, где встать, как держать микрофон. В глазах у людей появлялся азарт. Они спорили, кто будет ведущим. В итоге решили, что объявлять номера будет Зинаида Ивановна. Она настояла, что умеет говорить «выразительно».
— Анна Петровна, — тихо сказала Тамара, когда остальные разошлись по палатам репетировать. — А вы хоть одну песню. Ну пожалуйста. Для себя же.
— Я боюсь, — вырвалось у Анны Петровны неожиданно даже для неё самой.
Тамара удивлённо посмотрела.
— Чего?
— Что голос сорвётся. Что забуду слова. Что выйду и… — она замолчала. — Не получится.
— А что такого, если не получится, — пожала плечами Тамара. — Мы же свои. Тут не жюри. Я вот тоже боюсь. Вдруг забуду рифму. И что? Посмеёмся.
Анна Петровна хотела возразить, но не нашла слов. Для Тамары сцена была игрой. Для неё — чем-то другим. Там, в прошлом, ошибка могла стоить контракта, репутации. Здесь, конечно, никто не выгонит. Но привычка держать планку никуда не делась.
— Ладно, — сказала она наконец. — Я подумаю.
Она ушла в палату и закрыла дверь. Достала из шкафа синее платье и повесила на спинку стула. Посмотрела на него долго. Потом сняла и снова убрала. Сердце колотилось, как перед выходом на сцену.
До обеда она помогала соседкам. С Валентиной Степановной повторяли стих, с Галей проговаривали сказку, вычеркивая лишние подробности. Люба искала нужную тональность, и Анна Петровна, не выдержав, подсказала пару нот.
— Вот так, — сказала она, тихо напевая. — Не выше.
— Вы как дирижёр, — восхитилась Люба. — А сами-то?
— Сама — потом, — отмахнулась Анна.
После обеда в холл вошла девушка в свитере с оленями. Она была из волонтёров, которые приезжали заранее подготовить аппаратуру.
— Здравствуйте, — сказала она, улыбаясь. — Я Катя. Мы сегодня к вам с ребятами приедем. У нас программа, песни, конкурсы. Вы отдыхайте, мы всё сделаем.
— А мы свой концерт готовим, — гордо сообщил Семён Львович.
— Правда? — Катя искренне удивилась. — Как здорово. Но вы не уставайте. Главное, чтобы вам было не тяжело. В вашем возрасте уже не до этого.
Фраза прозвучала буднично, без злого умысла. Но Анна Петровна почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло. «В вашем возрасте уже не до этого». Как будто кто-то поставил точку.
— Да ладно, — вмешалась Тамара, не обидевшись. — Мы ещё ого-го.
Катя засмеялась, пообещала принести микрофоны и убежала. А в холле повисла странная пауза.
— Слышали? — тихо сказал Семён Львович. — Не до этого.
— Ерунда, — отмахнулась Тамара, но голос у неё дрогнул.
Анна Петровна вдруг ясно увидела, как это будет вечером. Молодые, бодрые, с гитарами. Они споют, раздадут подарочные наборы, сделают общее фото и уедут к своим компаниям, к своим настоящим праздникам. А они останутся здесь, с ёлкой, с телевизором, с таблетками на тумбочке. И ещё с этим «не до этого» в ушах.
Она вернулась в палату и села на кровать. Платье снова оказалось на стуле. Она сама, не заметив, достала его, пока думала. Пальцы дрожали, когда она расстёгивала молнию.
— Вы всё-таки наденете? — спросила Валентина Степановна, входя.
— Не знаю, — ответила Анна. — Может быть.
— Наденьте, — серьёзно сказала соседка. — Я когда смотрю на вас, мне легче. Как будто не всё ещё кончилось.
Эти слова неожиданно тронули сильнее, чем фраза волонтёрки. Не всё ещё кончилось. Она вздохнула и поднялась.
— Поможете застегнуть? — спросила она.
Платье оказалось чуть свободнее, чем раньше, но село аккуратно. В зеркале на дверце шкафа отразилась женщина с серебристыми волосами, собранными в пучок, с тонкими плечами и блёстками у горла. Не та, что была на афишах. Другая. Но живая.
— Красота, — искренне сказала Валентина Степановна. — Как по телевизору.
— Хватит про телевизор, — усмехнулась Анна Петровна. — Помоги мне ещё губы подкрасить, а то руки трясутся.
Они возились с косметичкой, смеялись, когда карандаш съезжал в сторону. В коридоре звали на репетицию.
В холле уже стоял микрофон на стойке, подключённый к колонкам. Зинаида Ивановна сжимала в руках листок со стихотворением. Тамара поправляла на себе яркий шарф.
— О, — воскликнула Тамара, увидев Анну Петровну. — Ничего себе. Ну всё, теперь точно будете петь.
— Посмотрим, — ответила она, чувствуя, как внутри поднимается и страх, и какое-то странное облегчение. Как будто она наконец перестала прятаться.
Репетиция началась. Сначала — Зинаида Ивановна. На третьей строке она запуталась и начала сначала. Никто не смеялся. Наоборот, подсказывали. Люба с песней сбивалась на припеве, но Анна Петровна тихо напевала рядом, и та ловила мелодию.
— А вы? — спросил Семён Львович, когда все прошли свой номер. — Ваша очередь.
Анна Петровна подошла к микрофону. Сердце стучало в горле. Она взяла стойку руками, чтобы скрыть дрожь.
— Я не знаю, — сказала она. — Может, романс. «Ямщик, не гони лошадей».
— О, — оживился кто-то в зале. — Хорошая.
Она закрыла глаза и попыталась вспомнить вступление. Слова всплыли сами. Голос поначалу был тихим, чуть хрипловатым. На втором куплете он сорвался на высокой ноте. Она остановилась.
— Всё, — прошептала. — Не могу.
— Можете, — неожиданно твёрдо сказала Зинаида Ивановна из зала. — Сначала.
— Мы подождём, — добавил Семён Львович.
Анна Петровна глубоко вдохнула. Попробовала снова. На этот раз не гналась за прежней высотой. Пела ниже, спокойнее, как будто рассказывая историю. Голос всё равно дрожал, но в зале стояла тишина. Даже телевизор кто-то выключил.
Когда она закончила, никто не хлопал сразу. Несколько секунд все молчали. Потом Тамара первой зааплодировала. К ней присоединились остальные.
— Видите, — сказал кто-то. — Живая песня.
Анна Петровна отступила от микрофона. В груди было щемящее, но не тяжёлое чувство. Она не спела идеально. Но она спела.
— Ну что, — спросила старшая медсестра, заглянув в холл, — готовы к вечеру?
— Готовы, — хором ответили несколько голосов.
К пяти часам холл преобразился. На столике у стены стояли тарелки с печеньем и мандаринами. Ёлку дожали мишурой, на верхушку прикрепили бумажную звезду, вырезанную кем-то из картонной коробки. На креслах расселись жильцы: кто-то в лучших платьях, кто-то в костюмах, кто-то просто в чистых рубашках.
— Начинаем, — объявила Зинаида Ивановна, вставая с листком. — Дорогие друзья…
Она сбилась уже на втором предложении, посмотрела на листок, поправилась. Никто не обращал внимания. Все улыбались. Праздник был не похож на те, к которым привыкла Анна Петровна. Никакого строгого сценария, никаких отрепетированных шуток. Но в этом было что-то трогательное.
Стихи, песни, сказка про зайчика, который потерялся в лесу и нашёл дом у ёлки. Тамара с частушками, от которых смеялись даже самые угрюмые. Люба с «тремя конями», которые у неё всё время превращались то в двух, то в четырёх.
— А теперь, — сказала Зинаида Ивановна, глядя в листок, — у нас выступает… — она прищурилась. — Анна Петровна.
В холле стихли разговоры. Анна Петровна почувствовала, как ладони вспотели. Она встала. Ноги были тяжёлыми, как будто налитыми свинцом. Но она пошла к микрофону.
— Я… — начала она и осеклась. Вдруг стало страшно до смешного. Перед ней — не тысячи глаз, как раньше, а пару десятков знакомых лиц. Но дрожь была та же.
— Пойте, — тихо сказала Валентина Степановна из первого ряда. — Мы с вами.
Анна Петровна взяла микрофон. В голове мелькнуло: «В вашем возрасте уже не до этого». И вдруг показалось, что именно сейчас — самое до этого. Потому что другого раза может и не быть.
Она выбрала не романс. Вместо него неожиданно для себя начала старую новогоднюю песню, простую, из тех, что поют во дворах. Голос снова подвёл на паре нот, но она не остановилась. Кто-то в зале подхватил припев. Потом ещё кто-то. И вот уже полхолла пело вместе с ней, не всегда в такт, иногда фальшиво, но громко и весело.
Анна Петровна почувствовала, как внутри что-то расправляется. Не возвращается молодость, не оживают афиши. Просто исчезает ощущение, что она должна быть незаметной. Она смотрела на людей перед собой и видела не публику, а соседей, с которыми делит чай и таблетки, разговоры и тишину. И они смотрели на неё не как на «бывшую артистку», а как на свою.
Когда песня закончилась, аплодисменты были громкими. Кто-то свистнул, кто-то крикнул: «Браво». Она слегка поклонилась, как делала это много лет назад, и вдруг засмеялась. Смех вышел лёгким, почти девчоночьим.
— Ещё, — попросила Тамара.
— Нет, — покачала головой Анна Петровна. — Хватит. На сегодня достаточно.
Она вернулась на своё место. Сердце всё ещё билось часто, но уже не от страха. Рядом села Валентина Степановна и незаметно сжала её руку.
— Спасибо, — прошептала она.
К шести приехали волонтёры. С гитарами, колонкой, коробками с подарками. Они вбежали в холл шумной стайкой, в шапках, с рюкзаками. Катя, девушка в свитере, оглядела зал и удивлённо подняла брови.
— Ого, — сказала она. — У вас тут уже праздник.
— Мы репетировали, — гордо сообщил Семён Львович. — У нас своя программа.
— Вот это да, — искренне восхитилась Катя. — Тогда мы к вам присоединимся.
И они присоединились. Пели вместе, играли в простые конкурсы. Молодые, старые, те, кто ходил с тростью, и те, кто приезжал на коляске. В какой-то момент одна из волонтёрок попросила Анну Петровну спеть с ними дуэтом. Она отказалась, но уже без прежней резкости.
— В другой раз, — сказала она. — Сегодня я уже выступала.
Катя улыбнулась и не стала настаивать.
Когда всё закончилось, когда волонтёры раздавали свои подарочные наборы и фотографировались с жильцами, Анна Петровна вышла в коридор. Там было тихо. Издалека доносился смех и музыка.
Она подошла к окну. За стеклом падал снег. На улице зажглись фонари, освещая дорожку к воротам. У ворот стояла машина волонтёров, готовая уехать.
Анна Петровна коснулась холодного подоконника. В отражении стекла она увидела себя в синем платье, с чуть размазанной помадой и блёстками у горла. Не звезда, не «легенда сцены». Просто женщина, которая сегодня решилась выйти к людям.
Она вдруг почувствовала лёгкую усталость. Не ту, что придавливает к кровати, а приятную, после сделанного дела. Хотелось чая и тишины.
— Анна Петровна, — позвал кто-то сзади. — Вы где? Мы вас ищем. Там без вас обсуждают, что петь на Старый Новый год.
Она обернулась. В дверях стояла Тамара, раскрасневшаяся, с шарфом, сбившимся набок.
— Иду, — сказала Анна Петровна.
Она ещё раз взглянула в окно. Снег падал ровно. Машина волонтёров тронулась и поехала прочь, оставляя за собой свет фар. А она повернулась и пошла обратно в холл, туда, где её ждали люди, с которыми предстояло ещё не один вечер спорить о песнях, репетировать стихи, ругаться из-за очередности номеров.
И вдруг ей стало спокойно от мысли, что теперь, когда кто-то скажет: «Нам нужна певица», она не спрячется в тень. Она может выйти. Может забыть слова, может спеть не так. Но всё равно выйдет.
Этого оказалось достаточно, чтобы Новый год в этом доме перестал быть только датой в календаре и стал чем-то своим, живым, как голос, который уже не юный, но всё ещё звучит.
Ваше участие помогает выходить новым текстам
Спасибо, что провели с нами это время. Поделитесь, пожалуйста, своим взглядом на историю в комментариях и, если не сложно, перешлите её тем, кому она может понравиться. Поддержать авторов можно через кнопку «Поддержать». Мы от всего сердца благодарим тех, кто уже помогает нашему каналу жить и развиваться. Поддержать ❤️.