Когда я слышу, как на лестничной площадке хлопают двери, часто угадываю, кто пришёл или ушёл. По степенному цокоту каблуков узнаю Валентину с третьего этажа; по осторожному шороху — Марину, молодую маму из квартиры напротив. Но в последние недели иногда слышу спешные шаги, неуверенные и чуть прихрамывающие: это Лёша, сын новых соседей.
С Лёшей мы до недавнего времени почти не общались. Он казался застенчивым, всегда смотрел в пол, когда здоровался. Его мать — женщина деловая и громкая — однажды спросила меня в лифте: «У вас же, кажется, есть скрипка?» Я кивнула. Она улыбнулась как-то натянуто — и разговор оборвался.
В ту субботу было тепло, солнце полосками ложилось на мой обеденный стол. Я разбирала бумаги и вдруг услышала звонок. Открыла — на пороге стоял Лёша: в руках у него был футляр от детской скрипки.
— Здравствуйте… Простите… Можно у вас позаниматься? Мама сказала…
Я опустилась на корточки, чтобы быть с ним на одном уровне:
— А почему ко мне?
— Вы же играете… Я сам не очень умею… Не выходит красиво.
Я впустила его. Мы прошли в зал, где на книжном шкафу скучал мой инструмент — в чёрном чехле, с чуть вытертым ремнём. Я осторожно сняла его и положила рядом с Лёшиным футляром: моя была взрослая, с глубоким цветом лака; его — маленькая, светлая.
Лёша аккуратно открыл свою скрипку. Я спросила:
— Покажешь мне, что уже умеешь?
Он зажмурился, потом сделал вдох и провёл смычком по струнам. Звук был резкий, дрожащий, местами фальшивый — но в нём чувствовалась жажда сказать что-то миру. Я слушала внимательно. Он запутался в середине гаммы и остановился:
— Всё время задеваю соседнюю струну…
Я не стала поправлять его сразу. Вместо этого принесла коробочку с канифолью — круглую, янтарную.
— Знаешь, что это?
Он покачал головой.
— Это канифоль. Ею натирают смычок — чтобы он лучше цеплялся за струны. Вот так…
Я аккуратно провела смычком по поверхности канифоли и протянула ему:
— Попробуй теперь.
Он сделал, как я показала, — звук стал теплее, мягче.
С того дня Лёша стал приходить ко мне каждую субботу после обеда. Мы занимались всего час в неделю: этого хватало, чтобы не уставать друг от друга и не потерять интерес.
В первые разы он всё ещё стеснялся: отвечал односложно, боялся ошибиться при мне. Я старалась не давить; мы вместе разбирали простые мелодии из школьного учебника. Иногда я показывала ему приёмы: как держать инструмент так, чтобы не затекала шея; как расслаблять пальцы после долгого упражнения.
Однажды он пришёл с порезом на указательном пальце:
— Поскользнулся во дворе, — объяснил смущённо.
Я обработала ранку зелёнкой и сказала:
— Сегодня играем левой только по воздуху — представь себе ноты.
Лёша рассмеялся — впервые по-настоящему открыто.
Постепенно между нами возникла маленькая традиция: после занятия мы пили чай с печеньем. Иногда он рассказывал про школу или друзей; иногда молчал — и это молчание казалось тёплым и правильным.
Скрипку я тоже стала брать чаще: вечером доставала её из чехла, проверяла натяжение струн, проводила смычком по канифоли. В квартире снова звучали этюды Крейцера или простые танцы из старых сборников. Я замечала перемены в себе: исчезла привычная тяжесть в плечах, рукам стало легче просыпаться по утрам.
Однажды Марина из квартиры напротив позвонила мне вечером:
— Слушайте… Это вы так красиво играете? У меня ребёнок заснул под вашу музыку!
Мы посмеялись вместе. Потом она добавила:
— Может быть… если не трудно… приходите к нам чай пить? Соскучились без взрослых разговоров.
Я согласилась. На том чаепитии обнаружилось много общего: Марина любила Шнитке, её муж в юности собирал винил, их дочь рисовала акварели.
Соседи стали здороваться со мной чаще; кто-то оставил коробку конфет у двери с запиской: «Спасибо за музыку!» Мне было немного неловко, но приятно ощущать себя частью этого маленького мира за стеной.
Лёша тоже менялся: держался увереннее, стал выше ростом и размахивал руками в коридоре так широко, что чуть не сбил мою любимую вазу. Когда он однажды забыл свой футляр у меня дома, вечером позвонил сам:
— Простите… Можно я зайду забрать?
Я отдала ему скрипку вместе с кусочком канифоли (он всегда забывал натирать смычок сам) и сказала:
— Пусть лежит у тебя — пригодится.
Он бережно взял её двумя руками и вдруг спросил:
— А вы давно играете?
Я усмехнулась:
— Давно. Почти столько же лет, сколько тебе сейчас.
Он задумался:
— А вам бывает страшно выступать?
Я ответила честно:
— Да. Но если рядом есть кто-то свой — страх становится меньше.
Наверное, тогда он впервые посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся.
Весной мы решили устроить маленькое выступление для соседей: просто сыграть во дворе пару пьес на двух скрипках. Лёша волновался ужасно: теребил воротник рубашки и всё время спрашивал меня шёпотом:
— А если забуду ноту?
Я ответила:
— Тогда сыграем дальше вместе — музыка выдержит ошибку.
Мы вышли под яблоню у подъезда; вокруг собрались несколько человек: Марина с дочкой, Валентина с мужем, даже дворник Пётр остановился подметать лестницу и слушал нас издали.
Мы сыграли «Маленькую ночную серенаду» Моцарта — просто и без претензий на совершенство. Когда закончили, кто-то хлопнул в ладоши; Лёша покраснел до корней волос, но сиял от счастья.
После выступления он подошёл ко мне с серьёзным видом:
— Спасибо вам… Без вас бы ничего не получилось!
Я погладила его по плечу:
— Ты молодец сам по себе. А я просто была рядом.
В тот вечер я достала свою старую коробочку с канифолью: внутри оставался совсем маленький кусочек янтаря — прозрачный, словно солнечный лучик. Я провела им по смычку своей скрипки; запах был терпкий и родной: что-то между сосновой смолой и детством.
Я подумала: иногда достаточно одного часа в неделю, чтобы снова услышать себя настоящую и почувствовать связь с теми, кто рядом — за стеной или по тонкой струнке дружбы.
И пусть этот кусочек канифоли почти исчезает на глазах — тепло остаётся надолго.
Если хочется поддержать
Хотите, чтобы рассказы выходили регулярно? Поддержите канал через кнопку «Поддержать» — встроенная безопасная функция Дзена; сумма свободная, от 50 рублей. Поддержать ❤️.