Полосатый пластырь с лисёнком держит оборону на моём левом колене. Я разглядываю его, будто от этого станет легче — и боль, и неловкость. В коридоре приёмного отделения пахнет старым кафелем и чем-то вроде детской присыпки. Оля сидит рядом на жёстком стуле, скрестив руки на груди. Говорить нам пока не о чем — слишком ясно слышно, как за тонкой перегородкой спорит врач с медсестрой.
Два часа назад я оступилась на крыльце магазина. Глупо: просто не заметила ступеньку. Колено сразу вздулось, синяк стал проступать прямо на глазах. Оля — та самая Оля, с которой мы учились в одном классе и потом ещё почти двадцать лет ходили друг к другу в гости чуть ли не каждую неделю, — оказалась ближе всех: магазин через дорогу от её дома. Она приехала за мной на своей старой «Калине», хотя уже собиралась ложиться спать.
— Ты как? — спросила она в машине, не глядя.
— Смешно, конечно. Думала, упаду только если лёд будет, а тут июнь…
— Возраст не выбирает сезон, — буркнула она и включила печку. Хотя было тепло.
Теперь мы сидим: я с пластырем-лисёнком, Оля с выражением лёгкой досады на лице. Наверное, сейчас бы спала крепким сном у себя под двумя одеялами. Я бы тоже — если бы не эта дурацкая ступенька.
Оля молчит. Я тоже молчу. Хочется откашляться или пошевелиться — только чтобы заполнить паузу.
— Ты давно тут была? — спрашиваю тихо.
— В прошлом году с сыном. Локоть разбил. Всё так же: очередь, вечные разговоры про реформу здравоохранения…
Она обрывает себя на полуслове и смотрит куда-то вдаль, за моё плечо — будто там есть что-то интереснее пластикового стула и облупленной стены.
— Спасибо тебе, что приехала…
Оля хмыкает:
— Ну а кто ещё? Эти твои новые соседи… Они что, вообще живые?
Я улыбаюсь уголками губ:
— Они очень занятые люди: утром уезжают раньше меня, вечером возвращаются позже.
Мы обе смеёмся коротко и немного натянуто. Смех быстро затихает.
Я злюсь на себя за то, что так редко ей звоню. Вроде всё просто: взять телефон и набрать номер детства. Но каждый раз кажется — вот сейчас неудобно, вот закончу дела… Так и тянется месяц за месяцем.
За перегородкой кто-то кашляет сипло и долго. Оля дёргает плечом:
— Когда-нибудь эта больница рухнет вместе со всеми своими очередями.
Я вздыхаю:
— А мы всё будем сидеть здесь и ждать свою очередь на рентген.
— Или хотя бы врача с фонариком, — добавляет она.
На секунду воцаряется тишина. Только часы над входом мерно тикают, да изредка хлопает дверь в кабинет дежурного терапевта.
— А помнишь наш поход к школьной медсестре? Когда ты упала с турника?
Я морщусь:
— Помню твой «лекарственный» чай из лопуха после этого…
Оля смеётся уже по-настоящему:
— Ты сама его пила! Я только рецепт дала.
Воспоминание греет изнутри неожиданно сильно. Тогда тоже был июнь; ноги были в синяках чаще, чем без них; взрослые казались вечными и нестареющими.
Мимо нас проходит пожилой мужчина в халате до пят; его сопровождает молодая санитарка с тонкой косой. Мужчина кивает нам приветливо.
В коридоре становится немного теплее от этого кивка — словно здесь кто-то видит нас не просто как двух женщин за полтинником в ночной больнице, а как людей со своей историей.
Я смотрю на Олю внимательно: короткая стрижка уже серебрится у висков, под глазами лёгкие тени усталости. Но глаза те же самые — чуть насмешливые, внимательные.
Оля вытаскивает из сумки бутылку воды и протягивает мне:
— Пей. Пока не вызвали — лучше залить тоску минералкой.
Я делаю глоток и возвращаю бутылку:
— Ты всегда так заботишься обо мне?
Её губы дрогнули:
— Нет. Только когда ты ведёшь себя как ребёнок.
Смеёмся обе одновременно — громко на этот раз; женщина напротив одёргивает нас взглядом поверх очков.
Я замечаю у себя на коленке пластырь: весёлый лисёнок улыбается во все зубы. Оля ловит мой взгляд и кивает:
— Это Светка купила для внучки… У меня в аптечке других теперь нет.
Я провожу пальцем по рисунку осторожно:
— Хороший выбор у внучки.
Пауза затягивается снова; теперь она тёплая, почти уютная. За это время я вспоминаю все наши вечерние прогулки по двору после школы, наши споры о том, кто первый прыгнет через лужу, наши разговоры по телефону из разных комнат одной коммуналки…
Оля переводит взгляд на меня:
— Как у тебя дела вообще?
Вопрос звучит буднично — но я чувствую под ним желание услышать больше, чем просто «нормально» или «работаю».
Я думаю пару секунд:
— Иногда кажется, что всё идёт мимо меня: работа та же, заботы те же… Но вот такие ночи напоминают, что есть кое-что важнее отчётов и ремонтов.
Оля кивает чуть заметно:
— У меня так же. Только ещё внучка скачет по дивану каждые выходные… И мама звонит три раза в день: спрашивает про давление и рецепт кекса с маком.
Я улыбаюсь:
— Мама вечна, как очередь в регистратуру.
Мы обе смеёмся снова; теперь смех мягкий и свободный от напряжения первых минут ожидания.
Из кабинета выглядывает медсестра:
— На рентген!
Оля помогает мне подняться со стула; я опираюсь на её плечо — оно крепкое, надёжное. Мы идём по коридору медленно: боль уже почти стихла или просто отступила под напором воспоминаний и разговоров о жизни настоящей, а не той напряжённой суеты будней.
Когда мы возвращаемся из рентген-кабинета (ничего серьёзного: ушиб), я вдруг ловлю себя на мысли, что хочу спросить Олю о чём-то большем — о том, счастлива ли она сейчас по-настоящему; о том, чего ей не хватает; о том мальчике с соседней парты из восьмого «Б»…
Но привычка молчать сильнее вопроса.
Вместо слов я просто кладу руку ей на ладонь — между нашими пальцами оказывается тот самый пластырь-лисёнок: он отклеился по краю во время осмотра и теперь держится за кожу едва-едва.
Оля тихо говорит:
— Надо будет домой тебя отвезти…
Я качаю головой:
— Давай сначала чай попьём у тебя дома? Как раньше…
Она улыбается широко:
— С лопухом или без?
Я фыркаю:
— Давай без экзотики сегодня…
Мы выходим из коридора вместе; ночь кажется меньше и мягче там, где ты не одна.
Если хочется поддержать
Каждый лайк — маленький огонёк, комментарий — живая беседа. Финансово поддержать можно через кнопку «Поддержать»: всё проходит внутри платформы и подтверждается вашим банком. Поддержать ❤️.