Когда Марина Анатольевна устроилась работать в Музей истории города, ей казалось, что бумажная работа — это не страшно. Подписывать акты, делать описи, проверять списки — всё лучше, чем таскать ящики или спорить с посетителями о том, можно ли трогать экспонаты руками. Но спустя семь лет у неё выработался особый взгляд на бумагу: она казалась живым существом, упрямым и склонным к мутациям. Никакой акт невозможно было довести до идеала — обязательно всплывёт где-то запятая не там или подпись нужного начальника вдруг окажется недействительной.
В этот вторник Марина Анатольевна вошла в фондохранилище, где царил привычный запах старой древесины и лака. Она несла в руках папку с описями за прошлый месяц, чтобы сверить их с реальностью. В хранилище было прохладно, на стеллажах стояли аккуратные коробки и музейные предметы с небольшими этикетками — белыми прямоугольниками с надписями чернилами. На одной из полок взгляд Марины Анатольевны задержался: на этикетке под стеклянным подсвечником значилась дата приобретения — «1959». Цифры были выцветшие, едва различимые. Она достала из кармана свой старый телефон и сфотографировала этикетку.
В описании фонда подсвечник числился как поступивший в 1969 году по акту от коллекционера Кузнецова. Внутри у Марины Анатольевны появилось беспокойство: какого же года подсвечник? Почему на этикетке одна дата, а в описи другая?
Она записала номер экспоната и решила вечером поднять архивные бумаги. Но тут в дверях появилась Лена — молодая хранительница фондов, только после института:
— Ой, Марина Анатольевна, вы тут? Я как раз хотела спросить про наклейки — у многих уже совсем плохо видно даты.
— Видела… Вот подсвечник с «1959», а в описи год другой.
Лена хмыкнула:
— Это всегда так! У нас половина этикеток не совпадает с описями. Мы когда прошлый раз проверяли книги поступлений… Там вообще цирк! Я иногда думаю: может, всё просто переписать и поставить сегодняшнюю дату?
— Не вздумай! — Марина Анатольевна строго посмотрела на Лену. — История должна быть точной хотя бы на бумаге.
Лена пожала плечами:
— Да кому это важно? Всё равно никто не смотрит.
Вечером Марина Анатольевна принесла домой толстую папку «Поступления 1955–1975 гг.» и села за кухонный стол. Бумага пахла пылью и архивом, но для неё это был запах порядка. Листая страницы, она нашла акт о поступлении подсвечника Кузнецова: «1969 год». Но чуть дальше обнаружился ещё один акт — датированный 1959 годом, подписанный другим сотрудником. На обороте стояла та самая выцветшая подпись и почти неразличимая печать.
Она открыла ноутбук и написала письмо заведующей музеем Татьяне Сергеевне:
«Добрый вечер! При сверке фондов обнаружила расхождение дат по предмету № 347 (подсвечник стеклянный). По этикетке дата 1959 г., по описи — 1969 г. В книге поступлений есть два акта: один от 1959 г., другой от 1969 г., оба касаются этого предмета. Прошу совета: как правильно оформить исправление?»
Ответ пришёл утром:
«Марина Анатольевна! Спасибо за внимательность. Проверьте ещё инвентарную книгу (у хранителя), уточните происхождение второго акта (возможно, ошибка ввода), потом обсудим на планёрке».
Планёрки Марина Анатольевна не любила; там обсуждали всё подряд: от протекающего окна до новых экскурсий для школьников. Когда дошла очередь до её вопроса, Лена встрепенулась:
— Я же говорила! У нас каждая третья вещь не совпадает по датам!
Заведующая посмотрела поверх очков:
— Давайте без обобщений… Марина Анатольевна, вы что думаете?
Марина Анатольевна чуть помедлила:
— Думаю, надо разобраться по документам… Но если оба акта настоящие — возможно, предмет дважды принимали? Или потеряли первый раз?
У самого входа сидел Валерий Петрович — старейший сотрудник музея:
— Тут такое бывало… Иногда находили вещь через годы после утери, оформляли заново. Главное — чтобы вещь была на месте.
Татьяна Сергеевна кивнула:
— Принято. Разберитесь вдвоём с Валерием Петровичем.
К концу недели они вместе сидели в архиве. Валерий Петрович рассказывал истории о том, как в восьмидесятых переписывали документы вручную:
— Тогда главное было показать план по приёму фондов! Потеряли вещь — тихо оформляли новую бумагу.
Марина Анатольевна спросила:
— Значит, подсвечник могли унести домой или по ошибке убрать со стеллажа?
— Запросто! Потом находили через десять лет и снова оформляли… Так что оба акта могут быть реальными.
В этот момент она вспомнила разговор с Леной про новые этикетки:
— Лена предлагает просто переписать всё начисто…
Валерий Петрович покачал головой:
— Новое поколение любит чистоту в бумагах… Только прошлое никуда не денешь.
На следующий день Лена пришла к ней со стопкой чистых бланков и маркером:
— Вот шаблоны для новых этикеток! Я уже распечатала!
Марина Анатольевна взяла один листок и провела пальцем по полю для даты.
— Можно я напишу дату сама?
Лена удивилась:
— Да хоть золотом подпишите!
Она долго выводила аккуратные цифры «1959/1969» и добавила примечание мелким шрифтом: «В фонде два акта приёма».
Через месяц в музей заглянул молодой сотрудник из городского отдела культуры с ревизией. Он ходил с планшетом между стеллажами и делал пометки:
— У вас тут странно оформлена дата на подсвечнике!
Марина Анатольевна объяснила ситуацию.
Ревизор пожал плечами:
— Это муторно… Но зато честно.
После ревизии Лена сказала ей тихо на лестнице:
— Всё-таки у вас получилось круто… Вроде ничего особенного — а ведь теперь никакая путаница не страшна!
Марина Анатольевна улыбнулась. Она поняла цену своей педантичности: ни карьерных подвигов, ни громкой славы — только маленькая победа над хаосом бумаг и ощущение собственной нужности.
В конце рабочей недели она ещё раз прошлась по фонду. На полке стоял тот самый подсвечник с новой этикеткой: чётко выведенные даты двумя строками и маленькое примечание сбоку. Остальные предметы тоже обзавелись свежими ярлыками, но только на этом была двойная дата — напоминание о том, что порядок возможен даже там, где прошлое путается в бумагах.
Она закрыла дверь хранилища и почувствовала: иногда цена точности — это вечное сомнение между прошлым и настоящим. Но пусть сомнение останется её личным знаком отличия среди ровных полок.