Марина впервые за десять лет приехала к бабушке в Подмосковье. Всё казалось уменьшившимся: дом, сад, даже сама бабушка, сидящая у окна с вязанием.

— Привет, — сказала Марина, стараясь улыбнуться. — Ты совсем не изменилась.

Бабушка подняла глаза, внимательно посмотрела на внучку, будто примеряясь к её новому лицу, и только кивнула. Молчание между ними не было враждебным — скорее, усталым, как после долгой дороги.

Вечером Марина помогала разбирать старые вещи на чердаке. В одной из коробок нашёлся плотный конверт с надписью: «М. К. Л.» — инициалы её матери. Марина замерла, почувствовав, как внутри что‑то напряглось: с матерью она не говорила уже три года.

Она принесла конверт вниз, но бабушка лишь покосилась:
— Это не для чужих глаз.

— Но я же не чужая, — тихо сказала Марина. — Я просто… хочу понять.

Бабушка медленно сняла очки, вздохнула:
— Тогда слушай.

Они сидели на кухне, и бабушка рассказывала — неохотно, с паузами. Мать Марины, Маргарита, в юности мечтала стать художницей. Но после ранней смерти деда взяла на себя дом, заботу о младшей сестре, отказалась от учёбы. Вся жизнь Маргариты, как и бабушки, была пронизана жертвой. «Ты не знаешь, каково это — выбирать между собой и другими», — сказала бабушка.

Марина слушала, чувствуя, как в ней поднимается горькое понимание: её обиды на мать, на её холодность, на постоянное чувство вины — всё это было частью длинной цепочки, начавшейся задолго до неё.

— Она никогда не говорила… — прошептала Марина.

— Мы все молчали, — просто сказала бабушка. — Думали, что так лучше.

Марина открыла конверт. Внутри был маленький рисунок: хрупкая женская рука, на ладони которой нарисована извилистая линия — линия жизни, перечёркнутая тонкой веткой. На обороте: «Маме. Прости, что не смогла быть собой».

Марина долго смотрела на рисунок, ощущая в груди странное облегчение. Она вдруг увидела мать не как источник своих ран, а как женщину, не сумевшую вырваться из чужих ожиданий.

— Можно я оставлю это? — спросила Марина.

Бабушка кивнула. Они молчали, но теперь между ними было что‑то новое — не прощение, но попытка понять.

Позже, перед сном, Марина долго смотрела на свою ладонь. Может, наша линия жизни — не то, что нам дали, а то, что мы сумели разглядеть сквозь чужие ожидания?

На следующее утро она позвонила матери.