Бабушка долго сидела у окна, хотя смотреть было почти не на что. Во дворе рано темнело, фонарь под окном то загорался, то гас, как будто ленился. По снегу тянулись редкие следы собак и людей, вдалеке шаркнула лопатой дворничиха, и снова всё стихло.
На подоконнике лежали очки в тонкой оправе и старый телефон с треснувшей плёнкой на экране. Телефон иногда коротко дрожал, когда в семейный чат падали фотографии или голосовые, но сегодня молчал. В квартире было тихо. Часы на стене отмеряли секунды громче, чем хотелось.
Она поднялась, пошла на кухню, включила свет. Лампочка под потолком разлила тускло-жёлтый круг. На столе стояла миска с остывшими варениками, прикрытая тарелкой. Она сварила их днём, на всякий случай, вдруг кто заглянет. Никто не заглянул.
Она села к столу, взяла вареник, надкусила и сразу отложила. Тесто за день стало резиновым. Съесть можно, но радости никакой. Она налила себе чаю из старого эмалированного чайника, послушала, как вода льётся в стакан, и неожиданно для самой себя вздохнула вслух.
Вздох вышел тяжёлый, как будто из груди что-то сорвалось и село рядом на табурет.
Что я ною, — подумала она. — Живы все, слава богу. Крыша над головой есть. А всё равно…
Всё равно в голове всплыли куски недавних разговоров. Голос дочери, напряжённый, как струна:
— Мам, я не могу больше с ним так. Он опять…
И голос зятя, чуть насмешливый:
— Она тебе жалуется, да? Ты ей скажи, что в жизни не всё по её хотению.
И внук, Сашка, бросающий короткое «ага» в трубку, когда она спрашивает, как у него дела. И эти «ага» больнее всего. Раньше он мог часами рассказывать про школу, про друзей. Теперь вырос, конечно. Но всё же.
Они не ругались при ней громко, не хлопали дверями. Но между словами стояла какая-то невидимая стенка. Мелкие уколы, недосказанность, обиды, которые никто не признаёт. И она, как между двух берегов, то к дочери, то к зятю, стараясь не сказать лишнего. Иногда ей казалось, что она сама виновата, что когда-то не так воспитала, не так подсказала, не так промолчала.
Она сделала глоток чая, поморщилась, потому что обожглась, и вдруг вспомнила, как когда-то, когда Сашка был маленький, они вместе писали письмо Деду Морозу. Он выводил корявыми буквами: «Принеси, пожалуйста, конструктор и чтобы мама с папой не ругались». Тогда она ещё смеялась, гладила его по голове и говорила, что Дед Мороз всё услышит.
Сейчас ей стало немного стыдно от этой памяти, как будто она тогда обманула ребёнка. Мама с папой так и не перестали спорить. Только научились делать это тише.
Она отодвинула стакан, протёрла стол салфеткой, хотя он и так был чистый. Потом пошла в комнату, включила настольную лампу. Свет упал на старый письменный стол, за которым она уже почти не писала от руки. Всё больше в телефоне: сообщения, смайлики, голосовые. Но ручка лежала в стакане с карандашами, рядом блокнот в клетку.
Она постояла, глядя на них, и вдруг подумала: А что, если…
Мысль была нелепая, детская, но от неё в груди чуть потеплело. Написать письмо. Настоящее, на бумаге. Не ради подарка. Просто попросить. Не у людей, у которых у каждого свои счёты, а у кого-то, кто, по идее, никому ничего не должен.
Она усмехнулась самой себе. Старуха с ума сошла, решила писать сказочному деду. Но рука уже потянулась к блокноту.
Она села, аккуратно поправила очки на носу, взяла ручку. На первой странице были какие-то старые записи, она перевернула лист, нашла чистый. Немного помедлила, потом вывела: «Дорогой Дед Мороз».
Рука дрогнула. Стыдно было, словно кто-то заглядывает через плечо. Она оглянулась на пустую комнату, на аккуратно застеленную кровать, на шкаф с закрытыми дверцами. Никого.
— Ну и ладно, — сказала она себе вполголоса и продолжила:
«Я знаю, что ты для детей, а я уже старая. Но я не буду просить у тебя шубу, телевизор и другие вещи. У меня всё есть, что мне положено. Я хочу попросить только одно: сделай, пожалуйста, чтобы у нас в семье был мир.
Чтобы дочка с зятем не ссорились, чтобы внук не молчал, как чужой. Чтобы мы могли сидеть за одним столом и не бояться, что кто-то что-то не так скажет. Я понимаю, что люди сами виноваты, что ты тут ни при чём. Но, может, ты можешь как-то помочь, хоть немного. Я, наверное, не имею права тебя об этом просить, но всё равно прошу. Если можешь, сделай так, чтобы мы друг друга слышали.
С уважением, бабушка Нина».
Она перечитала написанное. Слова показались ей наивными и кривыми, как детские рисунки. Но вычёркивать не стала. Стало легче, будто она что-то выговорила не в пустоту.
Бумага шуршала под пальцами. Она аккуратно сложила лист пополам, потом ещё раз. Посидела с этим сложенным листком в руках, не зная, что дальше. Куда его? В окно выбросить? В почтовый ящик? Смешно.
Она поднялась, пошла в коридор за сумкой. Вспомнила, что завтра собиралась в магазин и на почту, оплатить коммуналку. Ну и брошу туда же, в ящик для писем Деду Морозу, — решила она. — Сейчас везде такие ставят. Сразу стало не так неловко. Не она одна, значит.
Она положила письмо в кармашек сумки, рядом с паспортом и квитанциями, и выключила свет. В комнате тикали часы. Она легла, долго ворочалась, прислушиваясь к тишине, и наконец уснула.
Утром она вышла раньше, чем обычно, чтобы успеть до обеда. На улице было скользко, снег под ногами скрипел. У подъезда стояла соседка с собачкой, кивнула ей, спросила про здоровье. Они обменялись парой фраз, и Нина пошла дальше, сжимая в руке ремешок сумки.
В почтовом отделении было людно. Очередь тянулась к окошку, где принимали платежи. Она встала в конец, достала из сумки квитанции, сложенное письмо. Ящика для писем Деду Морозу в отделении не оказалось. Только обычные ящики на стене да витрина с конвертами и марками.
Она растерялась. Ну вот, — подумала, — придумала себе. Можно было бы просто выбросить письмо в урну, но рука не поднималась. Она сунула его обратно в кармашек, расплатилась за коммуналку, вышла на улицу.
Возле почты стоял небольшой киоск с игрушками и мишурой. На нём висела картонная коробка с наклейкой: «Письма Деду Морозу». Но коробка была пустая, и продавщица как раз снимала с неё скотч.
— Уже всё, — сказала она Нине, заметив её взгляд. — Вчера последний день был. Теперь уже поздно, не успеют.
Нина кивнула, хотя ей особенно и некуда было спешить. Она поблагодарила, хотя не за что было, и пошла домой. Письмо так и лежало в сумке, как маленький тёплый комочек, о котором неприятно помнить и невозможно выбросить.
Дома она разулась в коридоре, повесила пальто, поставила сумку на табурет, чтобы потом разобрать покупки. Телефон в кармане пальто коротко завибрировал. Она достала его, посмотрела: сообщение от дочери.
«Мам, привет. Мы к тебе на выходных заедем, ладно? Сашка что-то по школе спрашивал, говорит, у тебя старые книжки есть».
Она почувствовала, как внутри что-то сжалось и тут же разжалось. Значит, приедут. Значит, не всё ещё так плохо. Она набрала ответ: «Конечно, приезжайте. Я вас жду».
Потом пошла на кухню, разложила продукты, поставила варить бульон. Письмо так и осталось в кармашке сумки, забытой на табурете.
В субботу к вечеру в подъезде загремели шаги, хлопнула входная дверь. Нина выглянула в глазок, увидела знакомые силуэты. Дочь с пакетом, зять с коробкой, Сашка с рюкзаком на одном плече. Он вымахал почти до дверной коробки, худой, в тёмной куртке, с торчащими из-под шапки волосами.
— Ба, привет, — сказал он, заходя первым и неловко наклоняясь, чтобы поцеловать её в щёку.
— Проходите, проходите, — забеспокоилась она, отступая в сторону. — Разувайтесь, я вам тапочки приготовила.
В коридоре сразу стало тесно и шумно. Пахло улицей, снегом, чем-то сладким из пакета, который держала дочь. Зять ворчал, что в подъезде опять не убрано, Сашка молча стягивал кроссовки, задевая рюкзаком вешалку.
— Мам, мы ненадолго, — сказала дочь, ставя пакет на пол. — Завтра к его родителям, ты же помнишь.
— Помню, помню, — кивнула Нина. — Проходите на кухню, я суп сварила.
На кухне они расселись как-то неровно. Зять ближе к окну, дочь рядом с ним, Сашка напротив Нины. Суп разливали молча, только ложки звякали о тарелки. Потом разговор как-то сам завёлся про работу, про пробки, про цены. Слова шли ровно, без всплесков, но под ними чувствовалось напряжение, как под гладкой водой течение.
— Саш, ты там по школе что-то хотел, — напомнила дочь, когда тарелки опустели.
— А, да, — Сашка будто очнулся. — Ба, у тебя по истории, по войне, книжки какие-нибудь есть? Учитель сказал, можно что-то дополнительное посмотреть.
— Есть, конечно, — обрадовалась Нина. — У меня там на полке целая серия. Пойдём, покажу.
Они ушли в комнату вдвоём. Нина зажгла настольную лампу, потянулась к верхней полке шкафа, где стояли книги в потёртых переплётах.
— Вот, смотри, — она начала сдвигать тома, читая корешки. — Тут про блокаду, тут про партизан, тут мемуары… Ты что именно ищешь?
— Да не знаю, — пожал плечами Сашка. — Что-нибудь, чтобы не скучно было.
Он стоял рядом, чуть наклонив голову, и Нина вдруг увидела в нём того маленького мальчика, который когда-то сидел у неё на коленях и задавал бесконечные вопросы. Сейчас он молчал, но в глазах мелькнул интерес.
— Возьми вот эту, — она протянула ему книгу с выцветшей обложкой. — Там живо написано. Я сама в молодости читала.
Он взял книгу, полистал.
— Спасибо, ба.
Они ещё немного поговорили про школу, про учителя истории, который, по словам Саши, «нормальный, но иногда перегибает». Нина слушала, кивала, задавала уточняющие вопросы. Ей было хорошо просто от того, что он рассказывает.
Потом дочь заглянула в комнату:
— Саш, мы через полчаса поедем, собирайся потихоньку.
— Ага, — отозвался он, сунул книгу в рюкзак и пошёл в коридор.
Когда они уходили, в коридоре снова стало тесно. Пакеты, куртки, шарфы, слова «позвони», «не забудь», «я тебе потом скину». Нина проводила их до двери, постояла, пока лифт не закрылся, и вернулась в квартиру.
Тишина накрыла её почти сразу. Она прошла на кухню, стала убирать со стола. На табурете у стены стояла её сумка, в которой лежало письмо. Она машинально сунула руку в кармашек, нащупала сложенный лист. На секунду ей захотелось достать его и порвать, но она только глубже спрятала и захлопнула молнию.
Она не знала, что в коридоре, пока она ходила за книгами, Сашка, снимая рюкзак, случайно задел сумку ногой. Та чуть приоткрылась, и белый уголок бумаги выглянул из кармана. Он машинально поправил, увидел надпись «Дорогой Дед Мороз» и замер.
Он не стал тогда вытаскивать письмо. Взрослые были рядом, всё мелькало и суетилось. Но эта надпись врезалась ему в память, как вспышка.
Вечером, уже дома, он вспомнил про неё, когда доставал из рюкзака книгу. Мысль, что бабушка, взрослая женщина, пишет письма Деду Морозу, показалась сначала смешной, потом странной, потом почему-то грустной.
На следующий день он поехал с родителями к другим родственникам, ел салаты, слушал разговоры взрослых, ковырялся в телефоне. Но где-то на краю сознания всё время маячила та белая бумажка.
Через пару дней, возвращаясь из школы, он написал бабушке сообщение: «Ба, я к тебе заеду, ладно? По истории ещё кое-что надо». Она ответила почти сразу: «Конечно, приезжай».
Он зашёл к ней после уроков, с рюкзаком за спиной, в наушниках. В подъезде пахло варёной капустой и моющим средством. Дверь открылась почти сразу, будто она ждала его у самого звонка.
— Проходи, Сашенька, раздевайся. Я тебе блинов напекла, — сказала она, отступая вглубь коридора.
Он снял куртку, поставил рюкзак на тот же табурет с сумкой. Сумка была приоткрыта, из кармашка опять выглядывал белый уголок. Он почувствовал, как внутри всё сжалось.
Пока бабушка хлопотала на кухне, перекладывая блины на тарелку, он тихо присел, будто поправляя шнурок на кроссовке, и вытащил листок. Сердце забилось чаще. Он сразу понял, что делает что-то не очень честное, но остановиться не смог.
Он сунул письмо в карман худи, быстро поднялся и пошёл на кухню.
— О, блины, — сказал он, стараясь говорить как обычно. — Класс.
Они ели, разговаривали про школу, про погоду, про то, что скоро каникулы. Бабушка время от времени спрашивала, не холодно ли ему, не порвались ли где ботинки. Он отмахивался, шутил.
Потом они прошли в комнату, он сделал вид, что смотрит книгу, которую взял в прошлый раз, и ушёл не позже, чем обычно, чтобы не вызывать вопросов.
Только дома, закрывшись в своей комнате, он достал письмо. Сел на кровать, положил лист на колени. Бумага была чуть помята, уголки загнуты. Почерк аккуратный, с завитушками.
Он начал читать. Сначала ему было неловко, как будто он подслушивает чужой разговор. Потом стало ещё неловче, когда он дошёл до строки про «чтобы внук не молчал, как чужой».
Он остановился, перечитал. В горле вдруг образовался ком. Он вспомнил, как в последнее время отвечал бабушке односложно, отмахивался, когда она звонила. Не потому, что не любил. Просто не было сил, настроения, времени. Всегда что-то мешало. А она это воспринимала как…
Он дочитал письмо до конца. Про мир, про один стол, про то, чтобы слышать друг друга. И неожиданно почувствовал к бабушке такую жалость, что захотелось немедленно поехать к ней, обнять и сказать, что всё будет хорошо. Но тут же стало стыдно от собственной пафосности.
Он лёг на спину, уставился в потолок. Письмо лежало рядом, белое пятно на тёмном покрывале.
И что теперь? — думал он. — Сказать маме? Папе? Они же начнут: что за глупости, зачем она это писала. Или обидятся. Или вообще поссорятся ещё сильнее. Отдать письмо бабушке, сделать вид, что случайно нашёл? Она поймёт, что я читал. Ей будет стыдно. Мне тоже.
Он перевернулся на бок, уткнулся лицом в подушку. В голове крутились обрывки фраз: «чтобы внук не молчал, как чужой», «чтобы мы могли сидеть за одним столом». Эти слова звучали как просьба не к сказочному деду, а к нему самому.
Вечером за ужином он несколько раз начинал говорить: «Мам, а бабушка…», но каждый раз что-то мешало. То отец спросит про оценки, то мать начнёт рассказывать про начальницу. В какой-то момент он просто замолчал и доел макароны, не поднимая глаз.
Ночью он долго ворочался. Письмо лежало в ящике стола, аккуратно сложенное. Мысль, что оно там, не давала покоя.
На следующий день в школе на перемене он рассказал другу, что нашёл письмо бабушки Деду Морозу. Друг сначала посмеялся:
— Прикол. У меня дед вообще не верит ни во что, кроме пенсии.
— Да не смешно это, — сказал Сашка, сам удивившись, как резко прозвучал его голос.
Друг пожал плечами, сменил тему. Сашка остался с ощущением, что он один в этом со своим странным грузом.
Вечером он набрал бабушкин номер, но сбросил звонок, не дождавшись гудка. Потом открыл семейный чат, посмотрел на последние сообщения. Фотография салата, шутка про пробки, приглашение на корпоратив. Всё поверхностное, безопасное. Никаких писем.
Он вдруг написал: «Мам, а давай у бабы Нины Новый год отметим?» и тут же стёр, не отправив. Представил, как мать отвечает: «Ты с ума сошёл? Мы уже договорились с папиными родителями». И спор, и тяжесть.
Он сел за стол, достал письмо, развернул ещё раз. Взгляд снова упал на слова про один стол. И тогда ему пришла в голову идея, от которой стало одновременно страшно и немного смешно.
Не Новый год. Просто ужин. Без повода. Ну, почти без повода.
Он зашёл к матери в комнату, когда она сидела на диване с ноутбуком, что-то печатала.
— Мам, — сказал он, стоя в дверях. — Слушай, а давай… ну… к бабушке сходим все вместе. Типа… ужин семейный.
Она подняла глаза, прищурилась.
— В смысле? Мы и так к ней ходим.
— Ну… не так. Не на час, а нормально. Чтобы посидеть, поесть, поговорить. Я могу помочь что-то приготовить.
Мать усмехнулась.
— Ты? Готовить? Это интересно. Но у нас времени нет. Папа с работы поздно приходит, у меня отчёт.
— Можно на выходных, — упрямо сказал он. — В субботу, например. Всё равно дома сидим.
Она вздохнула, откинулась на спинку дивана.
— Саш, я не знаю. Твой отец опять будет ворчать, что ему надо отдохнуть. И вообще…
— Мам, — перебил он, чувствуя, как внутри что-то поднимается, — ей одной там скучно. Ты же сама говорила. Ну один раз. Просто посидеть.
Он сам удивился, откуда в нём столько настойчивости. Мать посмотрела на него внимательнее, будто увидела что-то новое.
— Ладно, — сказала она наконец. — Я поговорю с ним. Но обещать ничего не могу.
Он кивнул и вышел, чувствуя, как уши горят. Это было его первое неловкое действие. Не героический поступок, но шаг.
Вечером он подслушал краем уха, как родители разговаривают на кухне.
— Он просит, — говорила мать. — Представляешь, сам предложил.
— Да что там делать, — ворчал отец. — Опять разговоры про здоровье, про пенсию.
— Ей там одной, — тихо ответила мать. — И Сашке, видимо, не всё равно.
Было слышно, как он замолчал, потом тяжело вздохнул.
— Ладно. В субботу съездим.
Сашка вернулся в свою комнату с ощущением, что выиграл маленькую битву. Но впереди была ещё одна — с бабушкой.
На следующий день он позвонил ей сам.
— Ба, привет. Мы… ну, мы в субботу к тебе придём. Типа… посидеть. Я думал, может, я пораньше приеду, помогу что-то приготовить.
На том конце повисла короткая пауза.
— Конечно, приезжай, — сказала она. — А что готовить-то будем?
— Да не знаю. Что хочешь. Я могу салат порезать. Или картошку.
— Ну, салат ты ещё не резал, — усмехнулась она. — Научим.
В субботу он приехал к ней днём, с двумя пакетами продуктов, которые они купили с матерью.
— Ого, — сказала бабушка, увидев пакеты. — Мы что, полк кормить будем?
— Нормально, — отмахнулся он. — Лучше пусть останется.
Они вместе чистили картошку, резали овощи. Нина смотрела, как он держит нож, и время от времени поправляла:
— Не так, пальцы убери, порежешься.
— Да нормально, — бурчал он, но слушался.
На кухне пахло луком и жарящимся мясом. Радио тихо играло где-то на фоне. За окном начинал темнеть двор, редкие прохожие спешили по своим делам.
— Ба, — вдруг сказал он, продолжая резать огурцы. — А ты… ну… веришь в Деда Мороза?
Она вздрогнула так заметно, что ложка в её руке звякнула о сковороду. На секунду в кухне стало тихо, даже радио будто приглушилось.
— С чего это ты спросил? — осторожно произнесла она, не оборачиваясь.
Он пожал плечами, стараясь выглядеть равнодушным.
— Да так. Просто. В школе спорили.
Она помешала мясо, выключила плиту, повернулась к нему. В глазах у неё мелькнуло что-то настороженное.
— В детстве верила. Потом… не знаю. Может, он и есть, только не такой, как по телевизору. А что?
— Да ничего, — быстро сказал он. — Просто… прикольно, если бы был.
Они ещё немного помолчали. Она вернулась к плите, он — к доске. Внутри у него всё дрожало. Он так и не решился сказать, что нашёл письмо. Но разговор всё равно что-то сдвинул. Как будто они оба знали, о чём на самом деле речь, но не произносили этого вслух.
К вечеру пришли родители. Отец был немного уставший, но не такой мрачный, как обычно. Мать принесла пирог, который испекла с утра.
— Ого, — сказал отец, оглядев накрытый стол. — Тут и правда можно полк кормить.
— Это всё ваш сын, — усмехнулась Нина. — Помогал.
— Серьёзно? — отец посмотрел на Сашку. — Ну ты даёшь.
— А что, — пробурчал тот, — не развалился же.
Они сели за стол. Сначала было немного скованно. Каждый как будто выбирал слова, боясь задеть другого. Но еда, как это часто бывает, сделала своё дело. Разговор постепенно потёк. Вспоминали какие-то смешные истории из детства матери, как она однажды потерялась в магазине. Отец рассказывал про своих коллег, про забавный случай на работе. Нина смеялась, иногда прикрывая рот ладонью.
Сашка смотрел на них и думал о письме. Ему казалось, что между репликами, между смехом и паузами идёт какой-то другой разговор. Тот самый, о котором бабушка писала. Про то, чтобы слышать друг друга.
В какой-то момент мать, наливая чай, сказала:
— Мам, прости, что мы так редко к тебе. Я… мы… всё время в бегах.
Она сказала это не как оправдание, а как признание. Нина чуть опустила глаза, провела пальцем по краю блюдца.
— Я понимаю, — тихо ответила она. — У вас своя жизнь. Я не обижаюсь.
Сашка почувствовал, как у него внутри что-то кольнуло. Он знал, что она всё-таки обижается, хоть и говорит наоборот. Но в этих словах было не обвинение, а попытка не давить.
— Всё равно, — вмешался он неожиданно для себя. — Можно же иногда. Не по праздникам.
Оба взрослых повернулись к нему. Он смутился, но продолжил:
— Ну… вот как сегодня. Нормально же.
Отец усмехнулся, но без привычной иронии.
— Нормально, — согласился он. — Даже хорошо.
Мать кивнула.
— Будем стараться, — сказала она, и в голосе её было что-то новое, не столько обещание, сколько готовность хотя бы попробовать.
Потом разговор снова ушёл в сторону. Обсуждали, куда Сашка хочет поступать, спорили о том, есть ли смысл в репетиторах. Нина слушала, иногда вставляла свои пять копеек. Она не понимала всех этих новых слов про онлайн-курсы, но старалась не отставать.
Когда они начали собираться, в прихожей снова стало тесно. Надевали куртки, искали перчатки. Отец помог Нине поднять на полку тяжёлую кастрюлю, мать убирала со стола.
— Мам, мы… — начала она, застёгивая пальто, — давай в следующий раз у тебя тоже так посидим. Я заранее скажу, ладно?
— Ладно, — кивнула Нина. — Я только рада.
Сашка задержался на пороге комнаты. Он подошёл к столу, где лежал её блокнот, ручка. Письма там уже не было, оно лежало у него в кармане, аккуратно сложенное. Он давно решил, что не будет возвращать его. Слишком много в нём было сказано, чтобы вот так снова бросить в бабушкину сумку.
— Ба, — сказал он тихо, когда родители уже вышли в коридор. — Если… если ты что-то хочешь… ну… чтобы мы делали по-другому… ты скажи. Не надо никому писать. Просто нам.
Она посмотрела на него внимательно. В её взгляде мелькнуло удивление, потом мягкость.
— Хорошо, — сказала она. — Если надумаю, скажу.
Он кивнул и вышел в коридор. Дверь закрылась, лифт поехал вниз.
Нина осталась в тишине. Она прошла на кухню, присела на табурет. На столе стояли тарелки, чашки, крошки от пирога. В воздухе держался запах жареного мяса и чая. Она провела ладонью по скатерти, собирая крошки в кучку.
В груди было странное ощущение. Не эйфория, не счастье, а что-то тихое, как будто в комнате открыли форточку и впустили немного свежего воздуха. Конфликты никуда не делись. Она знала, что дочь с зятем ещё будут спорить, что у Сашки свои тайны. Но сегодня за этим столом они как будто чуть ближе придвинулись друг к другу.
Она вспомнила своё письмо. Она не знала, что с ним стало. Может, оно так и лежит в сумке. Может, она его потеряла. Может, кто-то нашёл. Она вдруг поймала себя на том, что это уже не так важно.
Она встала, подошла к окну. Во дворе под фонарём играли дети, лепили что-то из снега. Один мальчишка в красной шапке громко смеялся, его голос доносился до третьего этажа чисто и ясно.
Нина прислонилась лбом к холодному стеклу и улыбнулась. Не широко, а едва заметно. Как будто отвечала кому-то на далёкий, но понятный знак.
А в кармане Сашкиной куртки, в прихожей их квартиры, лежало сложенное письмо. Иногда он доставал его, читал пару строк и снова убирал. Не как просьбу к сказочному деду, а как напоминание о том, чего на самом деле хочет человек, который варит тебе суп и ждёт звонка.
Он не стал никому рассказывать про это письмо. Но когда в следующий раз мать сказала, что устала и не поедет к бабушке, он спокойно ответил:
— Я тогда сам к ней заеду.
И поехал. Не по празднику, не по поводу. Просто так. Это было не чудо. Просто ещё один маленький шаг к тому самому миру, о котором кто-то когда-то написал на листке в клетку.
Нина, открывая ему дверь, удивилась, но не стала расспрашивать. Она просто сказала:
— Проходи, Сашенька. Я как раз чайник поставила.
И этого было достаточно, чтобы в квартире снова стало чуть теплее.
Как можно поддержать авторов
Каждый лайк и каждый комментарий показывают нам, что наши истории живут не зря. Напишите, что запомнилось больше всего, и, если не трудно, перешлите рассказ тем, кому он может быть важен. Дополнительно поддержать авторов можно через кнопку «Поддержать». Мы очень благодарны всем, кто уже рядом с нами. Поддержать ❤️.