Валерий стоял на крыльце, сжимая в ладони металлическую ручку двери. Трава под ногами шелестела — в ней пряталась сухая пыль, налипшая за лето на сандалии и голени. Дом казался выдохшимся: в комнатах было глухо, в коридоре тянуло старым бельём и чуть-чуть — яблоками, что падали с дерева за забором. Ирина возилась в спальне, складывая в стопку простыню с блеклой вышивкой. Она медленно гладила ткань ладонью, задерживаясь на каждом стежке, будто собиралась не вещи, а куски собственной жизни.

— Ты скоро? — Валерий проверил замки на окнах, нащупал выключатель у двери. Пальцы были в пыли, под ногтями — крошки краски. Он не любил это чувство: будто сам стал частью старого дома, который надо закрыть и оставить в прошлом.

— Ещё минуту, — ответила Ирина. Она задержалась у яблони, сорвала с ветки плод, провела пальцем по липкой кожуре. Солнце клонилось к лесу, тени вытягивались по дорожке. На перилах крыльца осталась кружка — когда-то её расписала мама, теперь по ободу шла трещина. Ирина подняла её, вздохнула, но не взяла с собой сразу.

Валерий закрыл калитку, скрипнув ей, будто прощаясь. Он оглянулся: сестра стояла у дерева, сжимая в руках простыню, будто это было что-то ценное. Он не понимал, зачем ей все эти вещи. Для него дача была долгом: собрать, закрыть, уехать.

Они шли к станции молча. Валерий шагал быстро, Ирина отставала, оглядываясь на дом, на сад, на всё, что оставалось за спиной. Он слышал, как она шепчет что-то себе под нос, будто прощается с каждым кустом.

У платформы было пусто. Электричка уже гудела вдалеке. Валерий бросил взгляд на часы и ускорил шаг. Ирина догоняла его, тяжело дыша, прижимая к груди пакет с вещами. Он заметил, как из пакета торчит уголок той самой простыни.

— Давай быстрее, — сказал он, — опоздаем.

— Ты всегда спешишь, — ответила она, не глядя на него.

На перроне Валерий поставил коробку с вещами на скамейку, и она тут же поехала вниз, крышка с треском слетела. Несколько книг и старая фотография выпали на бетон. Ирина бросилась собирать, её рука была липкой от яблока, пальцы прилипали к глянцу снимка.

— Осторожнее! — воскликнула она. — Тебе всё равно, что это мамины вещи?

Валерий пожал плечами, поднимая коробку. — Это просто хлам. Мы же не можем всё тащить.

— Ты забываешь слишком легко, — сказала Ирина, голос её стал жёстким, с горечью. — Для тебя всё — только хлопоты.

Он отвернулся, чтобы не видеть её взгляда. Ему стало не по себе: он не хотел ссориться, но раздражение копилось — эти мелочи, эти разговоры о прошлом, будто оно важнее настоящего.

В вагоне электрички было прохладно. Валерий сел у прохода, Ирина — у окна, прижимая к себе пакет. Колёса стучали по стыкам, пол дрожал, в соседнем ряду кто-то громко обсуждал покупки. Валерий смотрел на отражение сестры в стекле: она держала простыню, как ребёнок держит игрушку, и не смотрела на него.

Он думал о том, как всё это раздражает. Почему нельзя просто уехать, оставить дачу, забыть эти хлопоты? Но потом взгляд его задержался на вышивке — знакомый узор, который мама выводила долгими вечерами. Он вспомнил, как сам когда-то прятался под этой простынёй, строил из неё шалаш на веранде. В груди защемило.

Он вспомнил упрёк Ирины: «Ты забываешь слишком легко». Может, она права? Может, он и правда старается не думать о прошлом, потому что оно мешает двигаться вперёд?

Валерий хотел что-то сказать, но слова застряли. В вагоне стало тесно от молчания. Он смотрел, как сестра перебирает в пакете вещи, и вдруг заметил: в углу пакета лежит не только простыня, но и та самая кружка, которую она всё-таки забрала с крыльца.

Он протянул руку, хотел дотронуться до её плеча, но не решился. Вместо этого он достал из рюкзака термос, налил себе чаю, вдохнул горячий пар. Запах был терпким, с лёгкой горчинкой — тот же чай, что они пили с мамой на веранде. Ирина посмотрела на него, глаза её были усталыми, но в них мелькнуло что-то мягкое.

— Хочешь чаю? — спросил он, протягивая ей кружку.

Она взяла её осторожно, будто боялась уронить. Керамика была тёплой, в свете фар за окном блестела трещина на ободке. Пакет зашуршал у неё на коленях.

— Ты мог бы оставить мне не только простыню, — сказала она негромко. — И кружку тоже.

— Забирай, — неожиданно для себя ответил Валерий. — Всё, что хочешь. Только давай уже поедем домой.

Она улыбнулась — устало, но искренне. В вагоне стало чуть светлее, хотя за окнами сгущалась ночь.

Когда электричка остановилась на их станции, Валерий первым поднялся, помог Ирине собрать вещи. Он не торопил её, не подгонял. Вместе они вышли на перрон. Вокруг было темно, только над головой рассыпались звёзды. Валерий остановился, поднял голову, вгляделся в небо — так, как делал в детстве, стоя рядом с сестрой на этом же перроне. Ирина подошла ближе, положила ладонь ему на плечо.

— Помнишь, как мы искали здесь Большую Медведицу? — спросила она.

Он кивнул. В одной руке у него была простыня, в другой — кружка. Ирина держала связку ключей. Они вместе подошли к скамейке у выхода и положили ключи сверху, оставляя их для новых жильцов или для себя, если захотят вернуться. Прощание не отменяло ценности общего прошлого, но давало право идти дальше.

Они пошли по перрону, оставив на скамейке ключи. В руках у них остались простыня и кружка — немногое, что они решили взять с собой. Валерий почувствовал, как тяжесть уходит из груди, уступая место тихому согласию. Ирина сжала его локоть, и они шагнули в темноту, где над головой светились звёзды.