Когда почтальон перестал подниматься на этажи и стал оставлять газеты и конверты внизу, у подъезда, Анна Сергеевна сперва возмущалась. Потом смирилась. Теперь её утро начиналось с того, что она спускалась по лестнице, держась за прохладные перила, и заглядывала в старый зелёный ящик с отогнутой дверцей.

Ящик был ещё с восьмидесятых, с облупившейся краской, с кривым номером «12». Он скрипел, когда его открывали, и Анна Сергеевна всякий раз думала, что вот однажды он совсем отвалится, и тогда где она будет находить письма Веры.

Письма приходили нерегулярно. Иногда через неделю, иногда через месяц. Но приходили. Узкий конверт, аккуратный наклонный почерк, лёгкий запах дешёвых духов. Анна Сергеевна поднималась обратно, ставила чайник на плиту, садилась к столу и открывала конверт по шву, чтобы не порвать бумагу.

Вера жила в другом городе, за тысячу километров. Когда-то они делили одну комнату в общежитии мединститута, вместе зубрили анатомию и ели на двоих одну банку тушёнки. Потом у Веры началась семейная жизнь, у Анны Сергеевны — работа в поликлинике, поздний брак, дочь. Они разъехались, но не разошлись. Письма поддерживали между ними тонкую, но крепкую нитку.

Вера писала про дачу, про соседку, которая опять посадила не те помидоры, про сына, который всё никак не решится уйти от своей вечно недовольной жены. Про давление, которое «скачет, как козёл», и про новые таблетки, которые ей выписали. Между строк всегда чувствовалась прежняя Вера: смешливая, упрямая, чуть язвительная.

Анна Сергеевна отвечала вечером, когда в квартире становилось тихо. Дочь жила отдельно, внук приезжал по выходным. В будни было только тиканье часов, гул лифта за стеной да её ручка, шуршащая по бумаге. Она рассказывала про поликлинику, где ещё подрабатывала терапевтом на полставки, про соседей, которые вечно ругались из-за парковки, про своего внука, который стал «айтишником» и ничего толком не объяснял.

Она любила сам ритуал: достать чистый лист, выровнять его, мысленно обвести день, неделю, выбрать, что рассказать Вере, а что оставить при себе. Письмо было как маленький вечерний итог. Она писала неторопливо, вчитываясь в каждое слово, будто слышала, как Вера будет читать.

Однажды внук, Серёжа, пришёл к ней с коробкой в руках.

— Баб, — сказал он, вынимая из коробки новый телефон, — хватит уже с твоим кнопочным развлекаться. Пора в двадцать первый век.

— А я что, в девятнадцатом живу? — отозвалась Анна Сергеевна, но телефон взяла. Тонкий, тяжёлый, стеклянный. Ей было страшновато даже просто держать его. Казалось, уронит — и всё, минус Серёжина стипендия.

— Там всё просто. Вот, смотри. — Серёжа провёл по экрану, и тот загорелся яркими квадратиками. — Вот это мессенджер. Тут можно переписываться. Мгновенно. Хочешь — голосом, хочешь — картинками.

— А почта чем плоха? — Анна Сергеевна усмехнулась, но в глазах у неё мелькнул интерес.

— Почта хороша, когда тебе открытку из Сочи прислали. А тут ты можешь с Верой хоть каждый день общаться.

Он уже знал про Веру. Анна Сергеевна иногда читала ему вслух кусочки её писем. Внук хмыкал, говорил: «Крутая у тебя подруга». И как-то само собой решил, что Веру тоже надо осчастливить.

— Только Вера этим… — Анна Сергеевна поморщилась, подбирая слово, — телефоном не пользуется. У неё старенький, кнопочный. Она говорила.

— А внуки у неё есть?

— Есть внучка. Вика. Студентка.

— Вот, — победно сказал Серёжа. — Значит, разберёмся. Давайте так. Вы ей пишете письмо, просите, чтобы Вика помогла. А я вам пока тут всё настрою.

Он поставил на стол телефон, подключил к розетке, ввёл какие-то данные. Анна Сергеевна наблюдала, как светится экран, как бегут полоски загрузки. Чувствовала себя одновременно глупой и взволнованной.

Вечером она села за стол, как обычно. Но теперь рядом с листом бумаги лежал новый телефон. Он молча светился, показывая время и погоду. Анна Сергеевна достала конверт, аккуратно вывела адрес Веры и, помедлив, в конце приписала: «Вера, тут Серёжа мне купил новый телефон, говорит, можно письма через него отправлять. Если Вика у тебя будет, пусть тоже посмотрит. Может, и мы с тобой научимся. Хотя я уже старая кошка».

Она улыбнулась, перечитала, запечатала конверт и на следующий день опустила его в большой почтовый ящик у подъезда — не в свой зелёный с номером, а в общий, с прорезью для писем.

Ответ пришёл через две недели. Вера писала: «Ты, конечно, отсталая, но я ещё дальше. Вика смеётся, говорит, что всё можно. Приезжала на выходные, показала мне на своём телефоне, как это делается. Так что давай, Аннушка, удивляй. Вика сказала, что как только я приеду к ней в город, она мне всё настроит. А то и сама приедет. Представляешь, я буду тебе сообщения писать. Как молодёжь».

Анна Сергеевна посмеялась. В письме чувствовался тот же азарт Веры, с которым та когда-то училась ездить на мотоцикле бывшего мужа.

Через месяц внук пришёл снова, сел рядом и стал терпеливо показывать, как нажимать, куда смотреть.

— Вот, — сказал он, — это чат. Здесь будут ваши сообщения. Сначала я добавлю сюда себя, потренируемся.

Он набрал ей пару фраз. Телефон тихо звякнул, экран вспыхнул. Анна Сергеевна вздрогнула.

— Не бойтесь. Это просто уведомление. Нажимайте сюда.

Она нажала, увидела слова: «Привет, бабушка! Это тренировка». Снизу была пустая строка.

— Сюда пишите ответ, — сказал Серёжа. — Нажимаете вот на эти буквы.

Пальцы Анны Сергеевны дрожали. Она медленно набрала: «Привет. Вижу». Ошиблась, вместо «вижу» получилось «виху». Серёжа рассмеялся, но тут же спохватился.

— Ничего, исправим. Вот так. — Он стёр буквы, показал, как поставить правильные.

К вечеру она уже могла самостоятельно открыть чат, набрать короткую фразу, отправить. Голосовые сообщения её пугали, но Серёжа сказал, что это потом.

Вера объявилась в мессенджере в начале осени. На экране появилось новое сообщение от незнакомого номера: «Аннушка, это я. Вера. Вика настроила. Привет тебе из нашего болота».

Анна Сергеевна долго смотрела на эти слова. Казалось, Вера вдруг оказалась очень близко. Не на расстоянии письма, не за тысячу километров, а где-то тут, за стеной.

Она набрала: «Вера! Я тебя вижу. Вернее, читаю. Как ты?» — и отправила, затаив дыхание.

Ответ пришёл через минуту. Это было непривычно. Не неделя, не две. Минута.

«Жива пока. Давление шалит, но я его не боюсь. Ты как? Серёжа тебя мучает своим прогрессом?»

Она засмеялась и написала про Серёжу, про свою поликлинику, про соседку, которая опять ругалась с управляющей компанией. Пальцы путались, буквы иногда выстраивались в странные слова, но Вера всё понимала. Время от времени Вера ставила в конце фразы смешной значок — жёлтый круг с улыбающимся лицом.

— Это смайлик, — объяснил Серёжа, заглянув через плечо. — Типа улыбается.

Анна Сергеевна кивнула. Она решила смайликами не пользоваться. Как будто это было что-то из чужого языка. Но иногда, когда Вера присылала особенно колкую шутку, рука сама тянулась к маленькой рожице.

Переписка пошла бойко. Утром Анна Сергеевна проверяла телефон, как раньше проверяла почтовый ящик. Днём, в перерыве между приёмами, она украдкой заглядывала в экран, чтобы прочитать очередное сообщение Веры. Вечером они могли обменяться десятком коротких фраз.

Скорость общения оказалась странной. Радостной и тревожной одновременно. То, что раньше растягивалось на страницы и недели, теперь умещалось в пару строк. Не успела Анна Сергеевна подумать, как уже отправила.

Однажды Вера написала: «Представляешь, ко мне сосед по даче подкатывает. Старый хрыч, но глаза ещё бегают. Пришёл вчера с яблоками. Говорит, мол, давайте вместе чай пить. А я ему: у меня давление, мне нельзя волноваться».

Анна Сергеевна нахмурилась. Она вспомнила, как Вера жаловалась на одиночество. И как одновременно язвительно отзывалась о вдовцах, которые «ищут бесплатную сиделку».

Она набрала: «Смотри, чтоб не сел тебе на шею. Потом не отвяжешься. Они все такие». Послала, даже не перечитав.

Ответ пришёл почти сразу: «Спасибо, что так высоко думаешь обо всех мужчинах за 70. Я, между прочим, сама разберусь».

Анна Сергеевна почувствовала, как внутри что-то кольнуло. Она потянулась было написать: «Я просто переживаю», но остановилась. Экран светился, показывая последнее сообщение Веры. В нём не было смайлика.

Вечером пришло ещё одно: «И вообще, ты как будто радуешься, что у меня ничего не получится. Чтобы я с тобой по старости переписывалась и никуда не дёргалась».

Анна Сергеевна уставилась на эти слова. Ей стало жарко. Она отложила телефон, пошла на кухню, налила себе чаю. В голове шумело. Радуется? Она, которая каждый раз, когда Вера писала о своих болячках, не спала потом половину ночи, представляя худшее.

Она вернулась к столу, села, открыла чат. Пальцы дрожали. Она написала: «Ты не права. Я за тебя боюсь. Я знаю, как они любят, чтобы их кормили и лечили, а потом уходят к другой. Я видела таких на работе». Нажала «отправить».

Ответа не было. Ни через минуту, ни через час. Телефон лежал на столе, время от времени тихо вибрировал от других уведомлений, но от Веры — тишина.

Ночью Анна Сергеевна просыпалась несколько раз, включала экран, смотрела на пустой чат. Утром она пошла в поликлинику, как обычно, но мысли всё время возвращались к этим словам. Радуется. Сидит там, у себя, и думает, что она, Анна, желает ей зла.

Днём телефон пискнул. Анна Сергеевна вздрогнула, открыла. Это был Серёжа: «Баб, как дела? Не забросила телефон?» Она ответила коротко: «Всё нормально. На работе. Потом позвоню».

От Веры по-прежнему ничего.

На третий день Анна Сергеевна не выдержала и набрала номер Веры. Долгие гудки. Никто не брал трубку. Она положила телефон, потом снова набрала. Та же тишина.

«Может, уехала на дачу, связи нет», — пыталась она себя успокоить. Но тревога только росла.

Вечером, когда она уже почти решила написать Вере длинное сообщение с извинениями, на экране всплыло уведомление. Новое голосовое.

Она с опаской нажала на треугольник. Сначала послышался какой-то шорох, потом голос Вики, внучки Веры.

— Анна Сергеевна, здравствуйте. Это Вика. Бабушка в больнице. У неё был приступ. Сейчас в реанимации, но уже лучше. Я нашла ваш номер в её телефоне. Она просила вам передать, что не сердится. И что напишет, как только сможет. Простите, что так, через запись. Я сейчас между отделениями, не могу говорить.

Голос дрогнул, запись оборвалась.

Анна Сергеевна сидела неподвижно, пока голос Вики не смолк. Потом поднялась, нашла в шкафу старую папку с конвертами, достала чистый. Села за стол. Рука сама вывела: «Дорогая Вера…»

Она писала долго, подробно. Про то, как испугалась, когда та перестала отвечать. Про то, как глупо они поссорились. Про то, что никакой мужчина не стоит того, чтобы из-за него рвать давнюю дружбу. Про то, что если Вера захочет пить чай хоть с соседом, хоть с кем угодно, она, Анна, будет только рада, если Вере будет хорошо.

Она не стала писать про свои собственные страхи. Про то, как ей иногда кажется, что она останется совсем одна, если Вера исчезнет. Что дочь занята своей жизнью, внук — своими компьютерами, а Вера — единственный человек, с которым можно обсуждать не только давление и цены на лекарства, но и то, как странно стареть.

Конверт получился толстым. Она закрыла его, подписала адрес, спустилась вниз и опустила в прорезь почтового ящика у подъезда.

На следующий день она написала Вике в мессенджере, осторожно, как будто боялась потревожить:

«Вика, здравствуй. Письмо бабушке отправила. Как она?»

Ответ пришёл через пару часов: «Здравствуйте. Ей лучше. Перевели в палату. Она пока слабая, но уже ругается на еду. Это хороший знак. Я ей прочитала ваше сообщение. Она слушала и плакала. Сказала, что вы упрямая, но хорошая. Как будет сильнее, сама напишет».

Анна Сергеевна улыбнулась сквозь слёзы. Упрямая, но хорошая. Это звучало почти как комплимент.

Дни тянулись. Она ходила на работу, вечером смотрела новости, иногда звонила дочери. Телефон лежал рядом, как маленькое окно, в которое пока никто не заглядывал.

Через неделю пришло новое сообщение. От Веры.

«Аннушка. Пишу медленно, рука дрожит. Этот ваш прогресс меня чуть не угробил. Вика говорит, что это шутка. Я ей не очень верю. Но всё равно. Не сердись. Я тогда вспылила. Ты, конечно, тоже молодец. Сразу всех мужиков под одну гребёнку. А ведь мне просто хотелось почувствовать себя живой. Не только бабкой с таблетками. Ты меня поняла?»

Анна Сергеевна перечитала несколько раз. Потом набрала ответ:

«Поняла. Я тоже иногда хочу почувствовать себя не только терапевтом и бабушкой. Прости, что полезла с советами. Я боюсь за тебя. И за себя тоже. Что останусь без тебя. Но это не оправдание. Давай договоримся. Ты мне рассказываешь всё, что хочешь. А я сначала думаю, а потом пишу. Хотя бы минуту».

Она добавила в конце маленький улыбающийся значок. Долго искала его среди десятков других. Когда нашла и нажала, почувствовала себя немного глупо, но и немного легче.

Ответ Веры был коротким: «Согласна. Минуту думать — это революция для тебя. Я горжусь. Пиши мне письма, не бросай. А в мессенджере будем болтать по мелочам. Как девчонки в коридоре общаги».

Анна Сергеевна засмеялась вслух. Она почти услышала в голове, как Вера это говорит, с её особой интонацией.

Вечером она достала из пачки новый конверт, положила на стол. Рядом лежал телефон. Два разных способа говорить с одним и тем же человеком.

Она написала Вере письмо про свою поликлинику, про то, как их главный врач опять пытался заставить всех выйти в выходные, но старшая медсестра подняла бунт. Про то, как соседка снизу наконец-то сделала ремонт и перестала жаловаться на протекающий потолок. Про то, что ей приснилось общежитие, где они с Верой бегали по коридору в халатах.

Когда письмо было готово, она сфотографировала его на телефон и отправила Вере снимок в чат.

«Вот тебе спойлер. Остальное придёт по почте», — приписала она.

Вера ответила почти сразу: «Ты издеваешься. Теперь я буду ждать и письма, и конверта. Сердце не выдержит такой интриги».

Потом добавила: «Вика говорит, что я могу тебе голосовое записать. Но я стесняюсь. Вдруг что-то не то скажу».

Анна Сергеевна долго думала, что ответить. Потом написала: «Записывай, что хочешь. Если что, будем делать вид, что связь прервалась».

Через пару минут пришло голосовое. Она нажала.

— Ну что, — послышался хрипловатый, но узнаваемый голос Веры, — вот и я, звезда эфира. Говорят, я чуть не умерла. А я думаю, что просто полежала, отдохнула от вас всех. Ты там не реви. Я ещё тебя переживу. У меня планы. Мне надо довести до ума этого соседа. Пусть хоть кто-нибудь за мной ухаживает, кроме врачей.

Анна Сергеевна слушала и чувствовала, как напряжение последних недель уходит. Вера была жива. Та же самая, упрямая, смешливая.

Она нажала на значок микрофона. Сердце заколотилось.

— Вера, — сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал, — если ты меня переживёшь, я тебе этого не прощу. И насчёт соседа… смотри сама. Только если он начнёт к тебе с яблоками ходить каждый день, ты мне честно скажешь. Я тогда приеду и устрою вам обоим разбор полётов.

Она отпустила кнопку, испугалась, что сказала лишнее. Но было уже поздно. Сообщение ушло.

Через минуту пришёл ответ в чате: «Слушаю тебя и думаю: вот живём мы с тобой, как две школьницы. Всё боимся, что нас кто-то бросит, забудет. А нас пока ещё никто не забыл. Даже твой внук, который меня теперь учит, как правильно ставить эти рожицы».

Потом ещё одно: «Давай так. Когда я в больнице или мне плохо — ты пишешь бумажные письма. Они медленные, но тёплые. Когда всё нормально — трещим в этом вашем мессенджере. Но не каждые пять минут. А то я от тебя устаю».

Анна Сергеевна почувствовала, как внутри что-то успокаивается. Правила. Простые, понятные. Не звонить среди ночи, не требовать ответа немедленно, не обижаться, если человек занят. И при этом знать, что он где-то там, на другом конце экрана, читает твои слова.

Она написала: «Договорились. И ещё. Если ты захочешь с кем-то пить чай, не спрашивай у меня разрешения. Я могу только ворчать. Жить за тебя я не могу».

В ответ пришёл смайлик с подмигивающим лицом и фраза: «Вот это речь. Запишу и буду слушать, когда начну трусить».

Осень незаметно перетекла в зиму. Вера выписалась из больницы, но жаловалась на слабость. Иногда пропадала на день, на два. Анна Сергеевна ловила себя на том, что уже не впадает в панику от каждого молчания. Она вспоминала их договорённость, доставала блокнот, писала Вере бумажное письмо, складывала в конверт и относила вниз, к почтовому ящику.

Телефон лежал рядом, как ещё один способ дотянуться до подруги. Иногда они обсуждали по чату рецепт солёных огурцов, иногда — новости. Однажды Вера прислала фотографию своего соседа: седой мужчина в вязаной шапке, с пакетом яблок в руках.

«Вот он, герой нашего романа», — подписала она.

Анна Сергеевна пригляделась к фотографии. Лицо у мужчины было усталое, но доброжелательное. Она неожиданно для себя написала: «Ничего так. Главное, чтобы не жадный был».

В ответ пришло: «Ой, кто бы говорил. Это пишет женщина, которая почти пятьдесят лет назад делила со мной одну банку тушёнки и считала, сколько кусочков кому достанется».

Анна Сергеевна рассмеялась. Она вспомнила ту ночь в общежитии, когда они сидели на кровати, ели тушёнку из банки и обсуждали, что будет, когда им будет за семьдесят. Тогда это казалось чем-то невероятно далёким.

Теперь им было за семьдесят. Они сидели каждая в своей квартире, с телефоном и пачкой конвертов. Мир вокруг изменился, но между ними всё ещё тянулась та самая нитка.

Однажды вечером, когда за окном уже темнело, а в кухне горела только маленькая лампа под шкафчиком, телефон тихо завибрировал. Анна Сергеевна взяла его, увидела новое сообщение от Веры.

«Аннушка. Я тут думала. Если вдруг меня не станет, не вздумай потом лезть в мой телефон и читать переписку с соседом. Там ничего интересного. Только про яблоки и давление. А если серьёзно… Спасибо тебе. За то, что ты у меня есть. Даже когда мы друг друга злим».

Анна Сергеевна долго смотрела на эти строки. Потом медленно набрала: «Я не буду никуда лезть. И тебя прошу: если меня не станет раньше, не читай мои старые письма, чтобы искать, где я была неправа. Просто помни, что я тебя любила. И люблю. А злить тебя — это моя работа».

Она отправила и вдруг почувствовала, как в груди что-то отпускает. Как будто они обе признали то, о чём давно знали, но не говорили вслух.

Ответ Веры пришёл не сразу. Минут через десять. Всего одно слово: «Договорились».

Анна Сергеевна отложила телефон, встала, подошла к окну. Во дворе горели фонари, редкие прохожие спешили домой. Внизу, у подъезда, темнел почтовый ящик. Она знала, что завтра снова пойдёт к нему с конвертом. И что вечером снова заглянет в маленький экран, ожидая короткого «ты где?» или длинного голосового с шутками.

Мир стал немного сложнее. Нельзя было спрятаться за медлительность почты, за расстояние. Слова летели быстро и иногда ранили. Но и поддержка приходила быстрее. Стоило написать: «Что-то мне сегодня тоскливо», как через минуту на экране появлялось: «Давай ругать правительство, это всегда помогает».

Она улыбнулась, вспомнив эту переписку, и вернулась к столу. На клеёнке лежал чистый лист бумаги и рядом — телефон. Анна Сергеевна взяла ручку, потом всё-таки потянулась к телефону и написала Вере коротко: «Пишу тебе письмо. Не подглядывай».

На экране тут же высветился ответ: «Поздно. Я уже всё знаю. Но всё равно жду. И письма, и тебя».

Анна Сергеевна посмотрела на эти слова и почувствовала, как в этой смеси старого и нового, медленного и мгновенного, бумажного шуршания и цифровых звуков есть что-то надёжное. Как ступеньки лестницы, по которой они с Верой поднимаются вместе, пусть иногда и спотыкаясь.

Она опустила глаза на лист, вывела вверху дату и первое слово обращения. Рука двигалась уверенно. Рядом тихо лежал телефон, время от времени вспыхивая экраном. В этом мерцании и в ровных строчках на бумаге теперь жила их дружба, принявшая новые формы, но всё такая же живая и упрямая, как они сами.

---

Спасибо, что читаете наши истории

Если эта история откликнулась, пожалуйста, отметьте её лайком и напишите пару слов в комментариях — нам очень важно знать, что вы чувствуете. Если захочется поддержать нашу команду авторов, это можно сделать через кнопку «Поддержать». Отдельное спасибо всем, кто уже однажды нас поддержал — вы даёте нам силы писать дальше. Поддержать ❤️.