Автобус высадил Светлану Никольскую у ограды дома сопровождаемого проживания ровно в восемь двадцать. Холодное сентябрьское утро щипало щёки, по клумбе у входа рассыпались сухие клёновые листья. «Первый рабочий день, сорок шестой год жизни, ничего, справлюсь», — подумала она, придерживая на плече сумку с чистой сменной обувью и пустым термосом.
Заведующая, Зоя Петровна, встретила её в вестибюле пахнущего кашей корпуса. За круглыми очками мелькнули внимательные глаза:
— Проходите, сейчас покажу пост.
В коридоре стоял тихий гул телевизора, из столовой доносилось бренчание посуды. У стены, облокотившись на ходунки, дремал сухонький старик. Светлана заметила, что никто из персонала не разговаривает громко: здесь, видимо, старались не тревожить хрупкий покой жильцов.
Ей выдали свободный шкафчик, халат и тонкий бейдж: «Социальный работник. Светлана Н.». Светлана сняла головной убор, причёска была несколько помята и она безуспешно пригладила пряди. В бухгалтерии прошлого места работы, закрывшегося летом из-за сокращения, всё было устроено иначе — пахло бумагой, а не антисептиками и лекарствами. Но к смене профессии её подтолкнуло не только безработное лето: после смерти отца ей захотелось делать что-то ощутимое руками, помогать тем, кому действительно некому.
Первой обязанностью оказалось раздать подопечным вязанные пледы. Она прошла палату на шесть коек: Елена Григорьевна складывала шапочки для внуков, но вязала, не поднимая глаз; Аркадий Николаевич пытался рассмотреть газету, приближая к носу линзу; Валентина Сергеевна сидела у окна и, казалось, слушала не улицу, а собственную тишину. Каждый в комнате был окружён вещами, а выглядел одиноким. Светлана почувствовала покалывание под грудной костью, как перед чужой слезой, которую не знаешь, как вытереть.
На обеденном перерыве она вышла во двор, нашла сеть и набрала мамин номер. Тамаре Васильевне семьдесят два, живёт она в той же части города, но доехать — две пересадки. — Всё нормально, — сказала мама, — только конфорка опять «стреляет», придёшь — посмотришь. Светлана пообещала заехать в субботу и услышала короткое «не забудь». Лицо матери она представила чётко: тонкие губы, приученные не просить лишнего.
Вечером, заправив постели и подписав первый лист обхода, Светлана закрыла смену. На остановке уже темнело, небо подёрнулось вороньими крыльями. В автобусе она листала рекомендации по уходу за маломобильными пожилыми — училище выдало распечатку. Но между строк всплывала мысль: мама ждёт в пустой квартире, ставит на ночь тяжёлую сковороду на крышку заедающего газа — лишь бы не одалживать у соседей электроплитку.
Прошёл месяц. Октябрь ночь за ночью приклеивал к окнам тонкий лёд, а Светлана вникала в рутину — встречи с врачом-реабилитологом, групповые упражнения, контроль лекарств. Она придумала «Кофейные пятницы»: варила в столовой зёрна в турке, рассаживала четверых желающих за маленький складной стол и ставила проигрыватель с записями эстрады шестидесятых. Двое улыбались, один дремал, но даже дремать рядом приятнее, чем в пустом коридоре.
Однако людей, как всегда, не хватало. В тот четверг санитарка ушла на больничный, и Светлана одна отвечала за сопровождение в поликлинику. Лидию Павловну пришлось оставить ждать очереди, когда Зоя Петровна вызвала её наверх заполнить срочную форму для проверяющих из соцзащиты. Лидия Павловна тихо вздохнула:
— Ничего, девочка, посижу.
Но Светлана видела, как дрожали пальцы женщины над сумочкой: полчаса на ногах — испытание для распухших суставов.
Вечером мать позвонила первой. — Закончились таблетки от давления, а мне сегодня голову тянуло, — сказала она сухо. Светлана прижала телефон щекой, одновременно протирая лукошко с яблоками в холодильнике учреждения — кухонный повар попросил помощи. — Я завтра куплю, — тихо ответила она, добавив: — Прости, сегодня не успела. На том конце повисла пауза, наполненная бытовым гудением.
Следующее утро началось со срыва: автобус застрял в пробке, и Светлана опоздала на пятнадцать минут. Она отпросилась у Зои Петровны на обед, помчалась к ближайшей аптеке, простояла очередь из льготников и вернулась с пакетом лекарств. Коробочку с наклейкой «forzaten» передала маме через почтальона-знакомую, потому что сама не успевала до дома. Часа через два пришла СМС «получила, спасибо», но радости она в этих словах не обнаружила.
Тем вечером Аркадий Николаевич не обнаружил своего альбома и заплакал так беспомощно, что у Светланы защемило в груди. Они вдвоём искали между матрасом и спинкой кровати, под тумбочкой, даже в бельевом шкафу. Нашли лишь выцветший билет в цирк. Тогда старик рассказал, как его дочь уехала на Камчатку и шлёт поздравления только по праздникам. «Я, кажется, забываю её голос», — прошептал он. Светлана услышала в этой фразе собственный страх: а если мама когда-нибудь не узнает её в трубке?
Домой она добралась после девяти: сырой ветер, дрожащие фонари, лестничные пролёты без лампочек. Дверь захлопнулась за спиной, и дисплей высветил пропущенный от мамы часовой давности. Она набрала сама, но исходящий тон гудел до сброса. Воспоминание о мрачном коридоре приюта накрыло её — там хотя бы дежурная сестра ходит каждые два часа, а мама сейчас абсолютно одна.
В воскресенье Светлана всё-таки приехала к матери. В квартире пахло тушёной капустой и старым маслом. Холодильник гудел громче, чем год назад. Мама сидела на табуретке, положив руку на колено, словно берегла силы.
— Я сама поменяю лампу, — попыталась отшутиться Светлана, но мать смотрела пристально:
— Лампа — ерунда. Ты у меня когда последний раз просто посидела, чай попила без оглядки на часы?
Вопрос, как иголка, прошёл сквозь плотную ткань её оправданий.
В понедельник директор учреждения объявил: на следующей неделе аудит, поэтому каждому работнику добавляется отчёт о «социальной вовлечённости населения». Зоя Петровна принесла стопку форм. Светлана машинально взяла пачку, но перед глазами всплыла пустая мамина кухня. Комок в груди стал тяжелей: выбора не было — работа требовала полного пребывания.
Конец октября. Дождь хлестал по стеклу троллейбуса, ранний сумрак загонял редких прохожих под козырьки подъездов. После смены, где двое жильцов поссорились из-за телевизора, Светлана не поехала к себе. Она вышла на остановке возле материнской пятиэтажки, купила у дежурного ларька три батарейки для фонарика и поднялась на четвёртый этаж. Дверь оказалась не заперта, только на цепочке. Внутри пахло мокрыми листьями: сквозняк тянул с открытого балкона.
Мама сидела на кухне напротив погасшей плиты, согнув плечи. Одинокая свеча коптила, отбрасывая тени на шкафы.
— Пробки выбило, — сказала она, не глядя, — темно, греметь не стала.
Светлана сняла пальто, щёлкнула фонариком, но чёрный щиток в прихожей ощущался как немой укор.
— Ты ведь звонила, — тихо сказала мать. — Я звонила просто поговорить.
Светлана опустилась на край стула, внезапно осознав: в этом полумраке они обе — как её подопечные, только смена ролей.
Она взяла материнскую ладонь — холодную, совсем не прежнюю тёплую опору. В голове крутилась ясная мысль: не вернуть эти вечера потом, как не вернуть Аркадию фотографию молодости.
— Мам, я устрою так, чтобы ты не оставалась одна, — произнесла она вслух, чётко, будто подписывала заявление. Решение отозвалось дрожью в животе: значит, придётся требовать гибкий график, искать сиделку, рисковать очередной работой. Возвращаться к прежнему бегу между двумя одиночествами она уже не могла.
Утром, сразу после рассвета, Светлана ещё раз щёлкнула фонариком — лампочка в коридоре у матери теперь горела, пробки в щитке она поменяла ночью. Пахло сгоревшей изоляцией и тёплым хлебом: соседка снизу принесла буханку, услышав хлопки. Мать поставила чайник и удивлённо смотрела, как дочь ковыряется в проводах.
— Я договорюсь, чтобы к тебе ходили специалисты, — повторила Светлана, выпрямляясь. На столе рядом лежала раскрытая записная книжка с телефоном районного центра социального обслуживания.
Через час она уже объясняла в этом центре ситуацию. Соцработница в сиреневом свитере быстро листала программу:
— Подать заявление можно дистанционно. По федеральному закону четыреста сорок два дому-проживающие пожилые вправе получить услуги сиделки дважды в неделю.
Светлана заполнила формы, добавила справку о доходах матери и осторожно спросила о медицинской сестре. — Организуем патронаж, только график согласуем, — кивнула женщина.
К дому сопровождаемого проживания Светлана добралась ближе к полудню. Вахтёрша укоризненно посмотрела на часы, но Зоя Петровна встретила её в медкабинете, распределяя сменный лист.
— У меня личная причина, — начала Светлана и сразу же выложила: мама ждёт помощи, без гибкого графика она сорвётся и здесь, и дома. — Это не просьба «отдохнуть», мне нужно два вечера в неделю освобождаться раньше, готова брать утренние смены и отчёты.
Слова выскочили резче, чем хотелось.
Зоя Петровна сняла очки, протёрла стёкла салфеткой.
— Ты знаешь, отчётность растёт, проверка на носу.
Светлана приготовилась к отказу, но заведующая продолжила:
— Жильцы имеют право на стабильное сопровождение. Предложи чёткий план, чтобы ни один из них не остался без внимания. Тогда подпишу.
В столовой за двадцать минут она набросала «план перекрытия»: Лидию Павловну вести в поликлинику будет волонтёр из городского университета, дежурство в холле возьмёт санитар Гена, а «Кофейные пятницы» Светлана перенесёт на раннее утро, когда персонал ещё свободен. Зоя проглядела таблицу, поставила подпись и добавила:
— Смотри, чтобы качество не упало. Люди тут не графики, а жизнь.
Тем же днём Светлана вернулась в мужское крыло. Аркадий Николаевич сидел у радиоприёмника, пальцы теребили ворс одеяла.
— Мы найдём альбом, — сказала она ему тихо.
Она обошла прачечную, заглянула в кладовку, где хранили чужие одеяла, расспросила санитарку о прошлой смене. К вечеру, раздвинув тумбочку у стены, она услышала бумажный шорох — между доской и плинтусом торчал красный уголок. Альбом.
Светлана вынула его двумя руками, смахнула пыль. На обложке — пожелтевшие слова «1973 лето». Аркадий Николаевич прижал находку к груди так бережно, будто держал живого воробья. Он молчал, но глаза блестели, и Светлана почувствовала, как собственное напряжение медленно растворяется.
На общем собрании жильцов она предложила «уголок семейных историй»: каждый сможет хранить важные вещи — альбом, открытки, вышивки — в отдельном ящике с кодовым замком. Идею поддержали, а Гена взялся сколотить полки из старых ящиков от овощей. В шуме молотка Светлана поймала себя на мысли, что лишний раз улыбается.
Ближе к семи вечера она сняла халат и успела на электричку. В квартире матери светилось окно — внутри сидела седая медсестра в медицинской маске, оформленная центром соцобслуживания на три раза в неделю. Женщины обсуждали рецепт клюквенного морса. Мать недоверчиво посматривала на новую гостью, но, заметив Светлану в дверях, кивнула:
— Говорят, давление помогут контролировать.
Прошла неделя. Светлана вставала в пять, чтобы успеть на раннюю развозку постояльцев к физиотерапии, а в четверг и субботу уходила в пять вечера — успевала приготовить ужин матери или просто сесть рядом с кружкой горячей воды. Режим был плотный, но впервые не казался бесполезной гонкой.
Однажды утром Зоя Петровна задержала её у поста.
— Проверяющие отметили, что вовлечённость жильцов выросла. Эти ваши ящики с историями — удачно. Держи благодарность к личному делу.
Светлана выдохнула: значит, план работает.
День потянулся мглистый, к вечеру пошёл мелкий снег. Из окон второго этажа видно было, как на подтаявшем асфальте серебрится тонкая корка льда. Светлана проводила Аркадия Николаевича в комнату, убедилась, что батарея тёплая, и попросила Ольгу-санитарку заглянуть к нему ещё раз перед отбоем. Потом она взяла свой плащ и вышла под фонарь.
В троллейбусе — тёплый воздух и запах мокрой шерсти. Светлана открыла телефон: сообщение от матери — «Медсестра принесла тонометр, давление 130, в норме». Короткая фраза, но за ней — покой. Светлана улыбнулась и отправила голосовое: рассказала, как Аркадий наконец-то перелистал весь альбом и нашёл там снимок цирка, о котором говорил.
У матери дома пахло яблочным компотом. Старый холодильник шумел, но теперь рядом стоял новый сетевой удлинитель: электрик из ЖЭУ, вызванный соцработницей, поменял проводку. Светлана расставила по полкам продукты, переобулась и присела за стол.
— Ты сегодня не торопишься? — спросила мать.
— Нет, — сказала Светлана. — Завтра утреннее дежурство, я успею.
Они пили чай с мёдом. На подоконнике лежал фонарик — уже не нужен, но привычно под рукой. Мать рассказывала, что учится записывать показатели давления в бумажный дневник, чтобы медсестра сверяла. Светлана слушала и замечала, как исчезла тревожная дрожь в животе: баланс, которого она так боялась не найти, оказался конкретным расписанием и несколькими союзниками.
Перед уходом она поправила на вешалке пальто, а мать протянула ей маленький шерстяной шарф.
— На улице порошит.
Светлана обмотала горло, почувствовала знакомое тепло ниток. В прихожей тикали старые часы, и это было единственное, что нарушало тишину. Она выключила верхний свет, оставив на кухне лампу.
— До завтра, мам.
Без суеты, без спешки.
На лестничной площадке пахло холодом и железом перил. Светлана сжала шарф рукой и вдруг ясно поняла: ни дом престарелых, ни эта квартира больше не выглядят тупиками. Это две точки, между которыми она научилась двигаться. Снежинки, едва заметные под подъездным фонарём, кружились тихо. Она шагнула в ночь — впереди было просто ещё одно дежурство и ещё один чай.
Если хочется поддержать автора
Спасибо, что дочитали. Лайк и короткий комментарий очень помогают, а небольшой перевод через кнопку «Поддержать» даёт нам возможность писать новые рассказы. Поддержать ❤️.